Ангел Варенька - [57]

Последнее обстоятельство вызывало у всех особенную тревогу, и поэтому мать часто приглашала в дом детей своих знакомых и, оставляя их наедине с Ниной, каждый раз по забывчивости произносила одну и ту же фразу: «К тебе пришел Нукзар. Развлеки его. Покажи ему свои игрушки». «Какие игрушки, мама!» — с мольбой и упреком отвечала Нина, и мать тотчас же смущенно поправлялась, считая хорошим признаком то, что ее дочь неравнодушна к тем рекомендациям, которые даются ей в присутствии молодых людей: «Извини, извини. Совсем забыла, что ты уже взрослая».

Пока мать заваривала на кухне чай, распечатывала банку с вареньем и выкладывала на тарелочку пирожные, сдувая с пальцев сахарную пудру и кончиком языка слизывая шоколадный крем, Нина честно развлекала гостя, помогая ему освоиться в незнакомой обстановке и преодолеть застенчивость. Из картонной папки с барельефом Бетховена она доставала ноты, ставила на пюпитр и играла менуэт из сонаты Гайдна, благополучно усыплявший застенчивость Нукзара и заставлявший его скучающе смотреть в окно, с надеждой прислушиваясь к звону посуды и жужжанию струйки кипяченой воды, обжигающей фарфоровое донце чайника. После того как замолкал последний аккорд менуэта, а взяться за быстрое аллегро Нина не решалась, ей оставалось лишь заполнить паузу тем, чтобы показать гостю свое главное сокровище — коллекцию старинных монет, которую она начала собирать в пятом классе и собирала до сих пор, с упоением разглядывая в лупу шлемы греческих полководцев, тоги римских императоров и курчавые бороды персидских царей. И вот она извлекала из стола заветную коробочку, открывала крышку, снимала хрустящий покров пергаментной бумаги и аккуратно брала двумя пальцами самую редкую и ценную монету, сторожа в глазах Нукзара искорку невольной зависти, но, когда он завороженно протягивал руку за монетой, взгляд Нины упирался в его перепачканную углем потную ладошку, и это пятнышко грязи вызывало у Нины брезгливую дрожь, она крепко сжимала пальцы в кулак и ревниво прятала монету за пазуху. «Дай посмотреть! Дай!» — обиженно требовал Нукзар, вплотную придвигаясь к Нине и заглядывая туда, куда исчезла монета. «Не получишь. Сначала вымой руки», — Нина отодвигалась в угол дивана и загораживалась подушкой. «Покажи монету. Все равно отниму», — он пытался засунуть руку ей за пазуху, но Нина отчаянно взвизгивала и кусала его в плечо: «Дурак! Припадочный! Псих ненормальный!» «Сама психованная!» — кричал ей в ответ Нукзар, потирая укушенное плечо и усиленно смаргивая выступившие на глаза слезы.

В это время мать вносила в комнату поднос с чашками и, застав детей в разных углах дивана, осторожно выясняла причину ссоры, чтобы сейчас же помирить их и усадить за стол, но Нина наотрез отказывалась признаться, почему она укусила Нукзара, а Нукзар упорно молчал о том, чем не угодила ему Нина, и добиться примирения меж ними никак не удавалось. В конце концов Нукзар, не попрощавшись, убегал на улицу, Нина же укладывала драгоценную монету в гнездышко коробки, накрывала хрустящим пергаментом, прятала коробку в ящик стола и только тогда с высокомерной и беспомощной улыбкой говорила матери: «Разве я виновата, что со мной никто не хочет дружить!» Мать растерянно смотрела ей в глаза, не зная, что на это ответить, но жалость к дочери все-таки брала верх над желанием упрекнуть ее, и мать обнимала Нину со словами: «Ничего, дочка у нас красавица. У нее будет много друзей. И мальчишки за ней еще побегают». — «А мне не нужны мальчишки. Никто мне не нужен. Я хочу быть одна. Всю жизнь», — отвечала Нина, словно бы находя в своем одиночестве вынужденную замену тому единственному и неповторимому чувству, которого не удавалось найти в дружбе со сверстниками. Это чувство возникло у нее лишь тогда, когда она встретила Володю, и поскольку Володя был для нее первым, он и стал единственным, как бы заранее устранив всех возможных претендентов на эту роль. Там, в Тбилиси, Нина сразу сказала себе, что больше у нее никого не будет, и ринулась оберегать эту уверенность от всех посягательств. Она охотно знакомила Володю с друзьями и однокурсниками, но при этом ни с кем из них его не сравнивала, словно не доверяя сравнению те свойства, которыми мог обладать один Володя и которые в других людях становились до неузнаваемости другими, внушая ей такую же брезгливую неприязнь, словно мелькнувшие в лице младенца черты дряхлого старика. Поэтому и выбор между плохим и хорошим совершался как бы внутри Володи, и Нина лишь замечала, что сегодня он казался ей добрее и великодушнее, чем вчера, и его будущие поступки должны были исправить ошибки, допущенные им в прошлом.

Достоинства и недостатки Володи принадлежали только ему, и, оставаясь равнодушной к достоинствам других, Нина не создавала из них опору на тот случай, если она разочаруется в Володе. Такая опора ей была не нужна, потому что разочарование и восторг, вызываемые мужем, совершенно не соизмерялись с отношением к друзьям и знакомым, и случайно вырвавшееся: «А ты знаешь, Петров такой умница!» — таило гораздо меньше восторженного признания достоинств Петрова, чем разочарованное: «Володька, ты говоришь сегодня сплошные глупости!» Володя как бы превосходил всех тем, что заключал в себе — под оболочкой своего тела, своих рук и ног — самого себя, поэтому, даже поссорившись с мужем, Нина продолжала любить его, и ее разочарование оказывалось суеверной надеждой на то, что они вскоре помирятся. Единственный и неповторимый, Володя мог принадлежать только ей, и она тоже могла принадлежать лишь ему, и никакая ссора не должна была разрушить их взаимную предназначенность друг другу. Поэтому, услышав, что Володя