Ангел страха. Сборник рассказов - [34]

Обыкновенно они, сидя у Живарева, ссорились. Но сейчас Живарев дал другое направление разговору.

Дождавшись, когда жена ушла хлопотать по хозяйству, он спросил:

— Слыхали вы, Лука Моисеевич, как разговаривают мухи?

Он нарочно спросил именно в этой форме, чтобы тем вернее поразить Луку.

Лука Моисеевич обидчиво прищурился и ничего не сказал, Живарев весело рассмеялся. Силантьев, вывернул руки и осмотрев концы своих рукавов, улыбнулся тоже. Ему нравилось, что Живарев смеется над Пузырем.

— Нет, я серьезно, — сказал Живарев, обращаясь уже к Силантьеву. — Совершенно серьезно. Я сам был сначала удивлен. Да вот…

Он прислушался.

— Нет в комнате слышнее особенно у окна. Вероятно, резонанс. Да.

Силантьев внимательно уставился на Живарева и продолжал усмехаться, стараясь показать, что он понимает мистификацию Живарева, но как человек столичный, принимает ее всецело за счет Луки.

Лука Моисеевич продолжал молча пить чай, как будто думая о чем-то постороннем, но на самом деле сосредоточенно обдумывай свое положение. Наконец, он с шумом допил последний глоток, перевернул чашку и, аккуратно положил огрызок сахара на донышко, сказал:

— Благодарствуйте.

И начал искать около себя шапку.

Это рассердило Живарева.

— Я говорю совершенно серьезно, — сказал он. — Понимаете? Серьезно! Не желая пользоваться превосходством своего образования и глумиться над вами. Да, мухи разговаривают. Говорят несколько похоже на то, как мы с вами.

Он даже покраснел от напряжения. Василий Силантьев визгливо засмеялся. Лука Моисеевич тоже улыбнулся, но тотчас же сделался серьезен.

— Вот чудеса, — сказал он. — Как же это понимать? Через вино все.

И он шумно вздохнул. Силантьев продолжал заливаться и весь корчился от смеха.

Живарев встал, указывая Силантьеву грозно на калитку.

— Вон отсюда!

Силантьев махнул рукой и, сняв с дерева картуз, провел его рукавом по ворсу, потом вытер пестрым платком слезы и надев картуз плотно на голову, сказал:

— Чистая погибель.

И вышел. Лука остался сидеть. Он сочувственно смотрел на Живарева, пока тот, жестикулируя сам с собой, усаживался на прежнее место.

— Мужик! Нахал! Деревенский ухажер!

— Как же это они, то есть, говорят? — поинтересовался Лука. — Особенные что ли какие мухи, отдельные от прочих?

Живарев испытующе посмотрел на Луку. Но глаза Луки образовали две узкие, как лезвие ножа, блестящие щелки.

— Ворон, снегирь, сорока — те говорят, — продолжал Лука. — А про мух ничего не слыхал. Вот еще которые попугаи, те тоже говорят. У помещика Долганова довелось мне косить траву, у них на террасе выговаривал попугай: «Попочка, прощай». И кучера ихнего кликал: «Василий, — кричит, — Василий». А вот насчет мух… Может, какие нездешние?.. Ну-ка, мне еще чашечку. Видно, рано еще ехать.

Он вынул солидные глухие серебряные часы и посмотрел время. Лицо у него сделалось опять спокойным и как всегда благообразным. Он любил поговорить об учености и прочих таких вещах, даром что был простой мясник. И это нравилось в нем Живареву.

— Напротив, самые обыкновенные, — сказал он нетерпеливо. — Вообще, все мухи на свете. Это совсем не трудно проверить.

Он опасливо посмотрел по направлению окон: ему и хотелось пригласить Луку Моисеевича в дом, и было все еще совестно жены.

— Н-да, — сказал Лука Моисеевич серьезно. — Все может быть. Мухи разговаривают. Вот ты теперь и поди!

— С научной точки зрения, это довольно просто, — сказал Живарев, заложив ногу на ногу.

И он постарался объяснить Луке Моисеевичу возможно популярнее свою гипотезу.

— Н-да, и по-французски и по-немецки, — сказал задумчиво Лука. — Выходит, верно. Говорят мухи… Ах, мать их… Значит, так тому и быть. Ну, прощенья просим.

Он подал поверх стола пухлую руку и встал.

III

Проводив Луку, Живарев почувствовал жажду деятельности и вышел на улицу, где двигался разряженный ради праздника народ. Он еще не знал, что предпримет, но понимал, что дело весьма серьезно.

Вдруг его внимание привлекло какое-то загадочное мелькание в самом конце села, на дороге: точно мелькал перебегающий с места на место светлый луч. Живарев приставил ладонь ко лбу и поглядел… Это было очень странно. Возможно, что кто-нибудь беспрестанно открывал и закрывал окно, и от этого по домам и по дороге бегал светлый зайчик.

Выгибаясь набок то в ту, то в другую сторону, он старался себе уяснить сущность происходящего нового необычайного явления. И так, как был, с приставленною ко лбу ладонью, отправился по селу. Встречные, с любопытством его окликая, оглядывались, но он, не отвечая, шел.

Скоро около него собралась толпа ребятишек.

Дойдя до новой стройки, Живарев остановился и почувствовал неопределенный страх.

— Дети, — сказал он наставительно, — не ходите дальше. Может быть опасность. Явление не исследовано.

И, выжидающе скрестив руки, начал оглядываться по сторонам. Потом подумал и снял шляпу, чтобы на всякий случай загородить ею голову.

Но не было больше видно ни луча, ни зайчика.

И вдруг страшное воспоминание потрясло все его существо. Он не мог себе ясно представить, когда и где об этом читал, но только совершенно твердо и определенно понял, что это так.

— Это — акомунисты, — сказал он, чувствуя бледность и дрожь. Да, конечно, это — акомунисты.