Ангел пригляда - [11]

«Надо бы ему присниться – на всякий случай», – подумал Рубинштейн и уткнулся лбом в дверь соседа, прямо в большой вылупленный глазок. Постоял так секунд десять, потом повернулся, прошел сквозь вторую, общую дверь, спустился по ступенькам, вынырнул на улицу, сделал два шага и растворился в ночи.

Точнее, хотел раствориться. Но тут навстречу ему из сизых рассветных сумерек вылупился пьяноватый, пахнущий черт знает чем мужичок. Повалился на ангела, цепляясь за плечи руками, – лицо у него было заранее проникновенное.

– Друг, – трудно ворочая языком, сказал, – друг, душа горит!

Рубинштейн вздрогнул, метнул на пьяницу настороженный взгляд. Но нет, душа была при нем, издырявленная, испитая, но живая – и единственное, чего она жаждала, так это опохмела. А отчаянно так он выражался по одной причине – не знал, что подлинно есть на свете люди, чья душа изъята еще при жизни и низвергнута в ад, и уже горит там, пока владелец мрачной тенью слепо топчет землю.

– Вспомоществования жажду, – почти без запинки проговорил пьяница. Вздохнул и почему-то добавил сокрушенно: – Собеседник я никудышный…

Рубинштейн тоже вздохнул, нагреб по карманам желто-белой мелочи, отдал никудышному собеседнику. Надо было давать? Конечно, нет. Пропьет все за помин души, еще живой, неотпетой еще. Но… просящему у тебя дай. Не нами заповедано, и не нам. Однако, живя среди людей, ангел подчиняется здешним законам, а пуще того – заповедям.

Мужичок принял вспомоществование в маленькую, неожиданно мягкую ладонь.

– Доволен? – спросил его Рубинштейн.

Мужичок расцвел в лукавой улыбке.

– Мы довольны, – сказал, – и вы довольны будьте…

И завалился обратно в сумерки, словно его и не было. Только тут Рубинштейн подумал, что надо бы вызвать такси, на нем мягче. Но потом махнул рукой: метро уже открылось, да и денег – лишний раз не разгуляешься.

Скрипя удобной подошвой по свеженасыпанному снегу, ангел намылился к ближней станции и не видел, как к осчастливленному им мужичку подошли двое в черных пальто, без шапок, но чрезвычайно внушительного вида…

Спустя полчаса внушительные, по-прежнему без шапок, беспокойно озираясь, ждали Рубинштейна на Киевском вокзале. При электрическом свете глаза их отсвечивали желтым, как у бешеных котов. Глаза эти кошачьи виной или что другое, но пространство вокруг совсем обезлюдело, словно кто-то благонамеренный взял и взорвал водородную бомбу неширокого радиуса.

Желтоглазые ждали полчаса, час, но так ничего и не выждали. Тогда первый, ростом поменьше, в пальто скорее сером, чем черном, нервной походкой подошел к расписанию, быстрым глазом изучил его и издал звук, средний между выстрелом и ударом в хоккей. Ошиблись внушительные, даже, между нами говоря, облажались: прямых поездов из Москвы до Донецка не было, да и быть не могло. Нечеловеческая злоба выразилась в лице внушительного, и вся фигура его теперь стояла, как символ ожесточения.

– Может, с пересадками поедет? – робко предположил второй.

Тот, который поменьше, но старше рангом, окатил его взглядом холодным, как из ведра, вопросил негодующе:

– Если с пересадками, то где он тогда? Почему до сих пор не явился?

Не дождавшись ответа на явно риторический свой вопрос, первый подошел к кассе, наклонился к ней. Улыбнулся немолодой толстой кассирше, стараясь выглядеть симпатично и даже умильно, но оттого стал еще страшнее.

– Девушка, как доехать до Донецка, если не на поезде?

Глумливо переведенная на старости лет в девушки кассирша вовсе не обрадовалась. Привычная ко всякой грубости и надругательству, глянула в ответ официально, не по-хорошему.

– Тут вам не справочное бюро, – сказала сердито. – Надо билет – покупай, нет – отваливай!

Визави ее, человек бывалый, тут же сменил тон.

– Ты, дура, человеческих слов не понимаешь? – и так сверкнул на нее желтым из глаз, что кассирша на миг онемела. Потом вздрогнула, встрепенулась, словно от всей души вдарили ей по спине хоккейной же клюшкой, покрылась холодной рыбьей дрожью, заговорила, спотыкаясь, заискивая:

– На автобусе… – уточнила пугливо, – смотря по тому, с пересадками или без?

Внушительный думал недолго.

– Без пересадок.

– От Новоясеневской тогда. Сутки ехать.

– Сутки… Когда отходит?

– Через полчаса.

– По коням! – крикнул второй, и оба ринулись к выходу из вокзала. Кассирша прилипла носом к стеклу, проводила их расширенным взглядом и только потом отвалилась на стул.

Пальтоносцы пронизали тяжелые двери вокзала легко, как бы их вовсе не было, и оказались на площади перед торговым центром. Здесь они, вопреки ожиданиям, не оседлали двух чистокровных арабских коней, нервно прядающих ушами, а прыгнули в душное нутро лиловой машины-«Мерседеса», дали по газам и, отбрасывая в стороны грязный снег, ввинтились в тусклую вереницу ползущих в утренней пробке автомобилей.

В это же самое время Рубинштейн добрался, наконец, до автостанции и купил билет до Западного автовокзала города Донецк. Отдавши заранее отложенные в левом кармане деньги, повиливающей трусцой устремился он к автобусу. Умостился на заднем сиденье, исполосованном от скуки ножичком, с неприличным словом на коричневом дерматине. Ехать так было неудобно, зато теперь он видел в автобусе всех, а его – никто.