Ангел мой - [14]

– Да.

«И всё же, – думала Леа, – эта змея Мари-Лор, в сущности, обозвала его сутенёром…»

– Сегодня есть мягкий сыр, Нунун?

– Да.

«И ведь он даже не подскочил от возмущения, словно она бросила ему не оскорбление, а цветок».

– Нунун, ты дашь мне адрес кондитера, где ты покупаешь сердечки со взбитыми сливками? Это для моего нового повара, я нанял его на октябрь.

– О чём ты говоришь? Всё, что ты здесь ешь, готовится только в моей кухне. Любые соусы и пирожные…

«Но ведь я действительно уже семь лет практически содержу этого мальчика… Правда, у него у самого три тысячи франков годового дохода. Вот именно. Какой же это сутенёр, если у него три тысячи франков ренты? Только дело тут не в капитале, а в психологии…

Есть мужчины, которым я могла бы дать полмиллиона, и они не стали бы от этого сутенёрами. А вот Ангел… Однако я никогда не давала ему денег… И всё же…»

– И всё же, – взорвалась она, – она обозвала тебя сутенёром!

– Кто?

– Мари-Лор.

Он просиял и стал похож на мальчишку.

– Ты тоже так считаешь, Нунун? По-моему, она имела в виду именно это.

– Конечно.

Ангел поднял свою рюмку, наполненную вином «Шато-Шалон», по цвету напоминающим коньяк:

– Да здравствует Мари-Лор! Ну и комплимент! Вот бы мне услышать такое, когда мне будет столько лет, сколько сейчас тебе! О большем я и не мечтаю!

– Что ж, если этого достаточно, чтобы сделать тебя счастливым…

Она рассеянно слушала его до конца обеда. Привыкнув к немногословию своей мудрой подруги, он довольствовался её обычными материнскими замечаниями: «Возьми хлеб поподжаристей… Не ешь так много свежего мякиша… Ты никогда не умел выбирать фрукты…» Между тем на душе у неё было тяжело, и она осыпала себя упрёками: «Я всё же должна разобраться, чего я от него хочу. Как он должен был поступить? Вскочить на ноги и вскричать: "Сударыня, вы оскорбляете меня! Сударыня, я не тот, за кого вы меня принимаете!.." На самом деле я тоже за это в ответе. Я растила его под стеклянным колпаком, ни в чём ему не отказывала… Кому могло прийти в голову, что в один прекрасный день ему захочется поиграть в отца семейства? Во всяком случае, мне такое в голову не приходило. А даже если бы и пришло – как говорит Патрон: "Что у тебя в крови, то у тебя в крови". Вот если бы он. Патрон, даже и согласился на предложения Лианы, в нём вся кровь закипела бы, услышь он что-нибудь подобное. Но в жилах у Ангела течёт кровь Ангела. И его…»

– Что ты говорил, малыш? – прервала она свои размышления. – Извини, я не расслышала.

– Я говорил, что никогда, слышишь, никогда я ещё так не веселился, как во время этой стычки с Мари-Лор.

«Ну вот, – закончила про себя Леа, – его это всего лишь смешит».

Она устало поднялась из-за стола, Ангел обнял её за талию, но она отстранила его.

– Так когда же твоя свадьба?

– В понедельник, через неделю.

Он выглядел таким невинным и равнодушным, что она испугалась:

– Это невероятно!

– Что, Нунун?

– Такое впечатление, что ты совершенно об этом не думаешь!

– А я и не думаю, – отвечал он спокойно. – Всё уже сделано. Венчание в два часа дня, таким образом, можно не устраивать праздничный обед. Файф-о-клок у Шарлотты Пелу. А потом спальные вагоны, Италия, озёра…

– Значит, и озёра будут?

– Да, и озёра. Виллы, отели, автомобили, рестораны… И Монте-Карло!

– Но ведь будет ещё и она!..

– Конечно, будет и она. Её будет не так уж много, но всё же она будет.

– А вот меня больше не будет.

Ангел не ожидал услышать такое от Леа и не смог скрыть своего смятения. Он внезапно изменился в лице: глаза забегали, губы побледнели. Потом он осторожно, чтобы не слышала Леа, перевёл дыхание и постарался взять себя в руки.

– Ты будешь всегда, Нунун.

– Сударь, вы мне льстите.

– Ты будешь всегда, Нунун… – он неловко рассмеялся, – особенно когда мне понадобится твоя помощь.

Леа не ответила. Она наклонилась, чтобы поднять упавший на пол черепаховый гребень, и стала вновь прилаживать его в волосах, что-то при этом напевая. Она с удовлетворением продолжала напевать, уже стоя перед зеркалом, гордая тем, что сумела так легко овладеть собой, пережить единственную волнующую минуту их разлуки, гордая, что сумела не произнести слова, которых не должна была произносить: «Говори… умоляй, требуй, цепляйся за меня… ты только что сделал меня счастливой…»

Очевидно, госпожа Пелу много и долго говорила до появления Леа. Скулы её горели, и от этого ещё ярче сверкали огромные глаза, которые всегда были заняты одним и тем же делом: бестактно и напряжённо следили за окружающими. В то воскресенье на ней было чёрное платье, зауженное книзу, и она уже ни от кого не могла скрыть своих коротеньких ножек и выпирающего живота. Она замолчала, отхлебнула глоток из тонкой рюмки, которую грела в руке, и склонила голову к Леа с выражением томного счастья:

– Какая же прекрасная стоит погода! Какая погода! Даже не верится, что уже октябрь.

– Да! Да! Действительно не верится! – поддакнули ей два раболепных голоса.

Красная река шалфея омывала берега из сиреневых, почти серых астр. Кружили бабочки, точно в разгар лета, но на террасу, где все окна были распахнуты, уже долетал запах прелых хризантем. Пожелтевшая берёзка дрожала на ветру, склонившись над розарием из бенгальских роз, вокруг которых вились последние пчёлы.