Ангел из Галилеи - [37]

— Ты считаешь, что мне надо встретиться с сумасшедшей?

— Она страдает параноидальной шизофренией.

— А если она выдумает бредовую историю?

— Можно рискнуть. Но вдруг она наведет тебя на след? Было бы очень полезно узнать что-нибудь из прошлого твоего ангела.

За время разговора с Офелией я несколько раз порывалась спросить ее так, словно между прочим: если я все равно поеду в приют, то, возможно, мне стоит заодно навестить и ангела. Но я прикусила язык: во-первых, хотя, возможно, и во-вторых, поскольку была уверена, что она ответит, что лучше этого не делать, а во-первых, потому что я умирала со стыда, боясь дать ей повод заподозрить правду о моих настоящих чувствах к нему. Вдруг она поймет: мной движет несчастная любовь, а не милосердие, человечность или даже профессиональный интерес?

Часом позже я выехала на джипе Гарри Пуэнтеса, направляясь в приют для умалишенных. Гарри отправился в путешествие и оставил мне свою машину на неделю в обмен на то, что во время его отсутствия я буду поливать цветы и кормить семечками мало поющую канарейку, которую он держал на кухне. Рассказать о моих скорбях Матильде, вдове Лимона, параноидальной шизофреничке? А почему бы и нет. В конце концов, вот уже больше семидесяти двух часов я и сама стала обитательницей мира безумных.

На этот раз запах был. Смесь вареных бобов, раствора витамина В и мочи. Стойкий, несмотря на креолин, который был призван перебить его, но не мог. Переступить порог сумасшедшего дома теперь мне было даже труднее, чем накануне, возможно, осознание того, что свет очей моих был заперт здесь, а не разъезжал, словно доблестный рыцарь, по своим зеленым холмам, заставило меня в тот день увидеть всю убогость этого заведения.

Я отправилась искать Матильде в патио при отделении для хронических больных. Это было странное место: тут сушилось на веревке белье, стояли цветочные горшки, гуляли куры, имелось и много чего другого, имитирующего обыденность, и в таких декорациях каждая женщина на свой лад разыгрывала собственную драму, и в то же время все присутствующие вносили вклад в царящее здесь крайнее напряжение.

Увиденное мной в патио было словно сценой из картины Феллини. Я не могу стереть из памяти одну старуху с грудями наружу, сжимавшую в руке живую мышь, и другую женщину, которая очень деловито доложила мне, что была официальным представителем цитрусовых фруктов в Латинской Америке, а особенно меня поразила изящная девушка, завернувшаяся в одеяло, которая, по ее словам, — я не могу этого забыть — являлась святой Томасой Меласой Младенца Иисуса Пражского. Медсестра подвела меня к Матильде, вдове Лимона, сеньоре лет пятидесяти-шестидесяти, разряженной словно для карнавала, с разноцветными платками и лоскутками, повязанными вокруг талии, головы и шеи. Сначала она показалась мне весьма бойкой и разговорчивой.

— Какая красивая! — Ей понравилась моя замшевая куртка. — Вы должны подарить ее мне. У меня есть такая же, только не здесь, а дома. Дело в том, что я живу не здесь, знаете? У меня есть загородный дом. Огромный, шикарный. Не такой, как этот. Завтра я уеду домой и уже не вернусь сюда больше.

— Как хорошо, я очень рада.

— Вы врач?

— Нет, сеньора, я приехала, только чтобы побеседовать с вами.

— Так все говорят, будто хотят побеседовать, а на самом деле шпионят, чтобы запереть меня здесь навсегда. — Тон ее голоса начал ожесточаться.

— До того как попасть сюда, Матильде, вы жили в своем загородном доме?

— Я не попала, меня привезли. А теперь я хочу уйти.

— Но здесь очень хорошие люди, которые заботятся о вас…

— Не верьте им, они притворяются, а на самом деле не разрешают мне быть с моей голубкой. У меня есть мертвая голубка, которая погибла, когда рухнули все эти стены там, и меня заставили похоронить ее, сучьи дети. Представляете себе? Приказали закопать ее. Поэтому я и хочу уехать.

— У вас нет друзей в этом месте? — Я искала способ навести ее на интересующую меня тему, пока Матильде не затянула меня в водоворот своей мании преследования.

— Друзей? И какие, по-вашему, у меня могут быть тут друзья, если здесь все сумасшедшие?

— Мне рассказали, что вчера вы видели юношу, с которым уже были знакомы.

— Это мой жених. Я наряжаюсь так, надеваю все эти драгоценности, — Матильде гордо продемонстрировала мне свои тряпки, — и мужчины влюбляются в меня. Но этот приходящий священник не разрешает мне иметь жениха, он мне строго запретил, говорит, это смертный грех, но дело-то в том, что он завидует мне, потому что я настоящая женщина, а он такой весь из себя благовоспитанный, но видели бы вы, как он старается погладить руки мужчинам, ай, да-да, это сущая правда, но меня накажут, если я расскажу.

— Вы помните, как зовут юношу, которого вы видели вчера?

— У вас нет гребешка, чтобы подарить мне? Вот незадача, мне не разрешают иметь ни гребня, ни щетки, я хожу совсем непричесанная, поглядите на эти космы, никто не имеет права доводить людей до такого состояния.

Я поискала расческу, которую носила в сумке, и дала ей. Долгое время я пыталась заставить Матильде говорить на интересующую меня тему, но каждый раз мы все больше удалялись от этой темы, выражение ее лица с каждым разом становилось все более горьким, а ее печаль — все сильнее. Дошло до того, что Матильде, вдова Лимона, разразилась рыданиями, а я не знала, как ее успокоить, ведь что бы я ни сказала, это только ухудшало положение. К счастью, мне на помощь пришел один из проходивших здесь практику студентов факультета психологии Национального университета, он мягко забрал расческу, которую она судорожно крутила в руках, сказал мне, что лучше на сегодня закончить визит, и, к моему облегчению, увел ее.