Ангел-хранитель - [3]

– Это она сейчас вспоминает, и ей страшно. А тогда не испугалась. Гусь, с нее ростом, тянет ее за платье, а Катенька его хворостиной, хворостиной, и кричит: «Пусти сейчас же, порвешь!»

– Вот какая у меня, оказывается, отважная племянница!

Катюша быстро вскочила, обежала стол и забралась к Вадиму Илларионовичу на колени, лукаво поглядывая на отца. Викентий Павлович был рад, что Люся и пятилетняя дочка по-настоящему наслаждались жизнью в поместье – природой и простыми деревенскими хлопотами. Саша же с самого начала ехал сюда неохотно. И хотя, похоже, ему в «Бородинке» тоже нравилось, он изо всех сил старался этого не показать. «Ничего, – подумал Петрусенко, – скоро все изменится».

– А у меня сегодня на прогулке была интересная встреча. И знакомство, – сказал он, принимая из рук слуги Максима блюдо со вторым. – Встретил в поле, что за холмами, юного князя Берестова с гувернанткой. Очень славный мальчик, так мне показалось. Мы познакомились, и он пригласил тебя, Александр, к себе в гости. В имение «Замок».

– Князя Берестова? – Люся всплеснула руками. – Это что же, Викентий, того самого? Который полгода назад сиротой остался?

– Именно так, его. А что, Вадим, у Берестовых здесь владения? Я не знал.

– Да. – Бородин задумчиво покачал головой. – Верно, я и забыл. У Берестовых здесь близко родовое имение. Старинное. Дом хоть и красивый, но мрачный какой-то. Там много лет никто не жил. Я и не знал, что он теперь обитаем…

– Я извиняюсь, но вы же, господин доктор, соседями не интересуетесь.

Ловко собирая тарелки, слуга Максим иронично покачал головой.

– Зато ты все знаешь, – ответил ему Бородин.

– Знаю, – согласился тот. – Да об этом все вокруг знают. Молодого князя привезли из самого Парижа месяца два назад. Господин Коробов, двоюродный брат покойного князя Берестова, и его жена, опекуны молодого князя, решили, что мальчику после трагедии полезно пребывание на природе.

– Я вижу, Максим у вас источник самой полной информации, – пошутил Петрусенко. – Ну и что говорят о мальчике, как он себя чувствует?

– Что ж, – Максим уже расставил чайные приборы. – Ребенок есть ребенок, горем долго жить не может. Да и полгода уж прошло, как сгорели его родители.

Доктор Бородин не согласился.

– Не скажи, Максим! Детская душа подчас сложнее взрослой. Горе может не проявляться внешне, но уйти в подсознание. И когда ребенок, казалось бы, все забыл, весел, доволен, вдруг начинаются осложнения с характером или нервной системой. Взрослые не понимают, в чем дело, им кажется это необъяснимым. А причина – в загнанном в глубь памяти горе.

– Вам виднее, конечно, вы доктор. А я человек простой…

– Да ладно тебе иронизировать! Знаю я твою простоту.

– Вот уж право, ваше благородие, вы слова какие-то говорите, мне непонятные.

– Это он-то не понял слово «иронизировать»! – Вадим Илларионович кивнул сестре, призывая в свидетели. – Всю библиотеку мою перечитал, а все в простачка рядится…

Викентий Павлович наслаждался этой шутливой перепалкой. Он хорошо знал, что между хозяином и слугой существуют давние «неуставные» отношения. Корни их – в военном прошлом обоих, когда Вадим Бородин был полковым врачом, а Максим – его денщиком.

Рядовой Максим Мельников попал к доктору Бородину молодым солдатом. И сначала – на операционный стол. В феврале 1904 года, в самом начале Русско-японской войны, он служил в конноартиллерийском отряде генерала Мищенко – заряжающим при орудийном расчете. Они получили приказ произвести рекогносцировку Северной Кореи. Разъезды продвинулись вперед на сто верст и почти не обнаружили неприятеля, но несколько мелких стычек все же произошло. В одной из них Максима ранили. Отряд отошел к границе с Китаем, к Ялу, там в госпитале Максиму решили ампутировать ногу – начиналась гангрена. В то время там как раз служил Вадим Илларионович Бородин. Он увидел солдата Мельникова уже на операционном столе и в самый последний момент отменил операцию. Сам прочистил и обработал рану и потом много дней следил за состоянием Максима, лечил. Когда уже выздоравливающего, но слабого и прихрамывающего солдата хотели отправить в обоз, тот попросил оставить его денщиком при докторе Бородине – выяснил исподволь, что такового у доктора нет. С тех пор Максим бессменно при Вадиме Илларионовиче.

Жена Викентия Павловича постоянно переписывалась с братом, встречалась с ним чаще, чем Петрусенко. Именно от нее он знал историю дружбы доктора и его денщика. Всего лишь через два месяца после госпиталя Мельников пошел со своим «господином доктором» в неравный и жестокий бой под Тюренченом. Сам Бородин не любил об этом вспоминать. Отдавая дань храбрости русских солдат и офицеров, он всегда с горечью ругал бездарное руководство армией. Ведь генералу Засуличу было приказано не вступать в бой с «превосходящими силами». И когда в апреле слабый авангард армии Куроки подошел к Ялу, генерал побоялся ослушаться приказа и дать бой. Мало того, под прикрытием этого отряда японцы навели мост. Когда подошла основная армия и стала переправляться, об этой переправе наши узнали только по грохоту колес о настил моста! И пришлось принять бой всего лишь двумя русскими полками против трех дивизий армии Куроки. Именно в одном из них, 11-м Восточно-Сибирском полку, служил военврач Бородин. Когда в бою погиб командир, впереди солдат стали полковой священник и полковой врач, а музыканты заиграли марш. Так они и пошли в атаку, штыками пробивая кольцо врагов. И тут же, рядом со своим «господином доктором», не отставая ни на шаг, дрался и Максимка. Вадим рассказывал сестре, что не раз в этом немыслимом бою денщик отбивал штыки, направленные в грудь доктору. Героизм воинов не спас их от разгрома. Но и доктор, и денщик сумели не попасть в плен и остаться почти невредимыми – мелкие ранения никто не считал.