Ангел быстрого реагирования - [92]

— Эта дверь открывается только в одну сторону,— про­изнесла Алиса, стоя неподвижно, с руками, брошенными вдоль тела.

Пётр со злостью дернул ручку ещё раз. Она рассыпа­лась у него в ладони на мелкие крошки, точно цветной ме­лок.

— Это Дверь в. Внутрь. Она не ведёт Туда.

— Ты всегда была такой деревянной? — сердито бросил Пётр.

Девушка свела брови.

— Да,— медленно ответила она.— Потому что была бо­льна. И грустна. Поэтому предпочла перейти сюда. Там я была бы только духом...

— А я?! — сорвался он.— Кто я такой, блин? Тоже дух? Это всё тут,— он обвёл рукой вокруг,— это ж хреновы кар­тины! Старый Бекса, Сентовский, Грач и бог знает кто ещё, кого я насмотрелся на выставках! Та роза,— он повернулся в сторону всё ещё висевшего на небосклоне цветка-гиган­та,— это ж, блин горелый, Дали! Медитативная роза! А то хреновенькое солнышко — наверняка какой-нибудь Фра­зетта или ещё какой пачкун. Я что, внутри собственной го­ловы нахожусь?! Ведь даже ты на самом деле не существу­ешь, это я тебя на-ри-со-вал.

Алиса с обычным для неё спокойствием смотрела, как он мечется.

— А какая разница? — наконец спросила она.

— Ну да, никакой,— саркастически ответил он.— Итак, я влип. Ведь я ж не могу вернуться назад, верно?

— В общем, нет,— осторожно ответила она.

— Я умер?

— В общем, да.

Он замолчал. И побрёл по берегу у моря золотой ртути в сторону, противоположную бетонному утёсу. Если это ад художников, есть ли для них рай? И где он? Может, ему удастся добраться до радостных акварелей Ларссона[22], на которых полно играющих светловолосых детей и деревян­ных шведских домиков, где примут утомлённого путеше­ственника и угостят его чаем. А может, за мглистым гори­зонтом пируют гребцы Ренуара, а презираемый до сих пор Бугеро[23] выпускает на лужки своих кичеватых пастушек и пухлощёких купидонов.

Коричневая галька размеренно шуршала под ногами ху­дожника. Он оглянулся через плечо. Его грехи тихо следо­вали за ним.

А роза в небе цвела.

* * *

Лестничная клетка была запущенной и унылой, синяя масляная краска на стенах лущилась. Моника подумала, что, если квартира выглядит так же, она там ни на минуту не останется, даже если придётся потом по два часа добира­ться до института и томиться в пробках. Кася бодро топала впереди по деревянным ступенькам, настроенная явно оп­тимистично. Хозяин уже ждал под дверью цвета заплесне­вевшего какао со связкой ключей в руках. Неужели зелёная, солнечно-жёлтая или красная краски стоят аж так дорого? Почему люди собственноручно уродуют свое окру­жение?

— Моё почтение, барышни,— произнёс мужчина с клю­чами, с поклоном приподнимая старомодную шляпу. Он носил бурого цвета пальто и галстук и ассоциировался у Моники с типом опустившегося чиновника самого низко­го уровня, точно сошёл прямо со страниц «Шинели». Но от гоголевского Башмачкина отличал его какой-то жуликова­тый блеск в глазах, что ей не слишком понравилось. Кась­ка, разумеется, этого не заметила, кокетничая с этим ти­пом, точно он был самим Брэдом Питтом. Моника даже украдкой закатила глаза от раздражения.

Общий коридорчик был заставлен барахлом, как обыч­но бывает в такого рода домах и многоэтажках. Хозяин с неловкой усмешкой снял с двери деревянный крестик, приклеенный липкой лентой.

— Ох, это всё соседка,— смущённо проворчал он, откла­дывая распятие на цветник.

— Маньячка? — подозрительно поинтересовалась Кася. Ну хотя бы настолько ещё инстинкт самосохране­ния у неё работал.

— Да нет! — махнул рукой хозяин.— Не слишком. Про­шлые жильцы не жаловались. Только оставляет иногда на половике костёльные газетки, так ведь это легко выбро­сить.

Комната оказалась светлой и, к счастью, довольно чис­той, хотя и скупо меблированной. Столик, два стула и две тахтушки, всё дешёвенькое, но зато новое. В одном углу шкаф, в другом углу мольберт художника.

— Ой, мамочка! — вскрикнула потрясённая Каська, гля­дя на левую стену. У Моники даже перехватило голос.

Кто-то нарисовал там натуральной величины дверь. Краски были яркие, насыщенные, светотени положены так умело, что дверь на первый взгляд казалась совсем на­стоящей. Только хорошо поморгав, можно было всё вер­нуть на своё место, а дверь становилась тем, чем и была на самом деле — плоской фреской.

Очень реалистичная, старинная, солидная — такая мог­ла быть в спальне состоятельного деревенского дома про­шлого века. Но эта дверь никуда не вела. За приоткрытой створкой таились седые тени. Только из-за дверной рамы выглядывала красная кошачья морда с рисовавшимся на ней психоделическим выражением не то угрозы, не то на­смешки. Моника вздрогнула. И подумала, что кот — просто настоящий Бегемот, цвет только другой.

— Барышням это мешает? — забеспокоился мужчина.— Если б вы решили тут стены перекрасить, то я бы цену опу­стил...

— Нет-нет,— быстро заверила его Моника.— Сойдёт.

— Невероятно,— сообщила Каська восхищённо.— Так сколько?

* * *

Вокруг были разбросаны коробки и сумки, некоторые уже пустые, другие опорожнены только наполовину, а не­которые и вообще ещё не распакованные. Каська понес­лась за бумажными полотенцами. А Моника, вместо того чтобы сражаться с переселенческим хаосом, сидела на кровати, вглядываясь в картину. Эта дверь обладала странной притягательностью. Так и хотелось подойти и толкнуть ее, попробовав распахнуть пошире. Единственный глаз кота, выглядывавшего из-за рамы, иронично смотрел прямо на девушку. Не задумываясь, Моника вынула из косметички зелёный карандаш для глаз, встала на колени прямо на жёсткий паркет и начала рисовать в пространстве между створкой и рамой. Из-под её руки вырастали стебли травы. Кот зажмурился и замурлыкал.