Анелька - [2]

Развлекаться, блистать светскими талантами, острить и поддерживать аристократические связи — вот в чем видел он смысл жизни. Иного он не знал и, быть может, по этой причине за какие-нибудь пятнадцать лет спустил собственное состояние, а теперь принялся за приданое жены.

Со временем (когда укрепятся пошатнувшиеся общественные устои) он надеялся вернуть все. Каким образом? Если бы у него об этом спросили, он только улыбнулся бы в ответ и перевел разговор на другое.

Людям его круга это было, как видно, понятно, а остальным все равно недоступно. Так к чему же пускаться с ними в пустые разговоры?

Бывают семьи, где мужья, в силу своего воспитания и положения в обществе, никогда не снисходят до прозаических дел, но их выручают жены, энергичные и благоразумные. К несчастью, жена пана Яна этими качествами не обладала.

Пани Матильда, мать Анельки, во времена цветущей молодости отличалась незаурядной красотой, кротким нравом и всем тем, что ценится в высшем обществе. Она умела одеваться, принимать гостей, играть на фортепьяно, танцевать и болтала по-французски лучше, чем на родном языке. В первые годы замужества она жила как в раю, муж обожал ее. Позже, когда «освященная законом» любовь пана Яна к супруге несколько поостыла, пани Матильда повела себя как примерная жена. Целыми днями сидела она дома и скучала, пытаясь скрасить свое существование всеми доступными, но безусловно добродетельными способами. В конце концов она стала хворать и вот уже три года жила, окружив себя склянками с лекарствами.

Тем временем муж-вертопрах не сидел дома. Иногда он заглядывал домой и просил жену подписать какую-нибудь бумагу. Та жаловалась ему на свое одиночество, на отсутствие комфорта, но муж всякий раз обещал, что после святого Яна все переменится к лучшему, и, успокоенная этим, она подписывала все, что он хотел.

Крестьяне видели помещицу только в костеле. На кухне она никогда не показывалась. Мирок ее был ограничен стенами дома да парком, куда она изредка выходила. Пани Матильда принимала лекарства, оберегала себя от простуды, вспоминала о былом блеске и скучала, — вот, чем была заполнена ее жизнь. Она мирилась с таким существованием скорее из апатии, чем из самоотречения.

Положения, в каком очутилась ее семья, она не понимала, о возможной утрате имения не догадывалась. А когда дело дошло до того, что муж начал закладывать ее драгоценности, она только плакала да упрекала его. Однако это не мешало ей удивляться, почему у нее нет такого штата слуг, как прежде, а также высказывать свои желания, как в былые, лучшие времена: «Купи мне это», «привези то», «пригласи такого-то». Когда же муж этого не делал, она не возмущалась и недобрые предчувствия ее не тревожили.

«Ясь не хочет для меня этого сделать», — думала она, даже не предполагая, что Ясь не мог исполнить ее желания, потому что был близок к разорению.

Под непосредственным влиянием матери рос Юзек. До четырех лет его пичкали саго, манной кашей и сахаром, не позволяли часто выходить на улицу, чтобы он не вспотел и не простудился, запрещали бегать, опасаясь, как бы он не расшибся.

Благодаря такой системе воспитания ребенок рос хилым, а так как мать его в то время как раз начала лечиться, то заодно лечили и его. За три года мальчик научился кое-как болтать по-французски, на седьмом году жизни знал уже вкус множества лекарств, считался — да и сам себя считал больным. От природы и не особенно хрупкий, и не такой уж тупой, ребенок превратился в существо скучное, трусливое, вялое и казался идиотом.

Он либо молчал, либо, как престарелый ипохондрик, толковал о своих недугах. На посторонних Юзек производил странное впечатление, но домашние к нему привыкли.

Его старшей сестре, Анельке, было тринадцать лет. Она появилась на свет в ту пору, когда ее мама еще выезжала. Поэтому девочку отдали на попечение нянек и бонн. Но ни одна из них не служила в усадьбе больше года. По какой причине? Это было известно одному лишь хозяину дома.

Бонны и сменившие их гувернантки мало занимались воспитанием Анельки, и она была предоставлена самой себе.

Девочка бегала по большому саду, лазала на деревья, играла с собаками, а иногда с детьми батраков, хотя ей это было строжайше запрещено. Порой забиралась она в конюшню и ездила верхом, как мальчишка, повергая в отчаяние своих наставниц, особ в высшей степени добродетельных и, очевидно, поэтому пользовавшихся благосклонностью хозяина дома.

Зато обучение девочки наукам и так называемым «хорошим манерам» находилось в полном пренебрежении. В этих вещах она была вовсе не сведуща, ибо им ее никто не учил.

Благодаря всем этим обстоятельствам Анелька росла девочкой не совсем обыкновенной, но симпатичной. От родителей она унаследовала красоту и впечатлительность и, как большинство детей ее возраста, была живая, как ртуть. Росла она на воле и потому любила и понимала природу.

Она часто удивляла окружающих своим поведением. На всякое сильное впечатление она отзывалась совсем по-детски: смеялась, плакала, прыгала или пела. Все прекрасное или даже только красивое приводило ее в восторг; чтобы помочь чужому горю, она способна была на истинную самоотверженность. Когда же у нее было время подумать, она высказывала вполне зрелые суждения, немного сентиментальные, но всегда благородные.