Андропов вблизи. Воспоминания о временах оттепели и застоя - [20]

Один из редакторов, бывший военный разведчик, изгнанный из ГРУ за то, что был слишком строптив и принципиален, бросил со своего места реплику о том, что ведомство, где служил NN, уже поставило перед Бурковым вопрос об отзыве его из Стокгольма. Получалось, что Буркову для спасения милого ему казнокрада необходимо было «уничтожить» меня.

Прения были короткими, но бурными. Оказалось, что мнение моих товарищей и коллег о моей работе в Швеции было весьма положительным. А что касается заведующего бюро, коллеги выразили общее недовольство его отношением к апээновским делам.

После прений Василий Петрович Рощин подвел их итог, который и был записан в беспрецедентном по тем временам решении первичной организации, осмелившейся бросить вызов парткому и руководству: «Обязать партком и руководство проверить факт финансового нарушения, приведенный в отчете Синицина, для чего направить в Стокгольм комиссию по ревизии финансов бюро АПН. Только в том случае, если комиссия не подтвердит заявление заместителя заведующего бюро, парторганизация вернется к персональному делу Синицина!»

По сути дела, рядовые коммунисты спасли меня от гнева высокопоставленного начальства, покрывавшего коррупционера.

…Через десять лет после описываемого события я собирал исторические материалы для своего первого романа. Героем этой книги должен был стать разведчик Генерального штаба российской императорской армии, действовавший до Первой мировой войны против Австро-Венгрии и Германии. Тогда крупные суммы на разведывательную деятельность проходили через Военное министерство по секретной статье — «На известное его величеству употребление…». В силу особой конфиденциальности они не всегда подлежали строгой документальной отчетности.

Штудируя мемуары дореволюционного военного министра России Владимира Александровича Сухомлинова, изданные в 1924 году в Берлине, я натолкнулся на весьма характерный для менталитета тогдашнего русского офицерства пассаж. Однажды Сухомлинов, докладывая самодержцу о расходах на разведку, заявил царю: «Ваше величество, если вы только даже во сне увидите, что кто-то из ваших генералов или офицеров запускает руку в казенный денежный ящик, очнувшись ото сна, немедленно гоните его со службы и под суд!..»

Увы! Читая теперь в газетах сообщения о том, что офицеры-интенданты крадут еду у солдат и те в тяжелом дистрофическом состоянии целыми подразделениями попадают в госпитали, генералы и офицеры продают в Чечне и на вывоз оружие и боеприпасы, которыми бандиты убивают наших мальчиков, офицеров и гражданских лиц, а адмиралы не просто разворовывают «по мелочи» флотское имущество, а с визами главкома ВМФ, целыми боевыми кораблями, включая огромные авианесущие крейсеры, вместе с новейшим и секретным оборудованием на них, продают за границу под видом «металлолома», — поражаешься полному отсутствию у очень многих нынешних высокопоставленных военных понятия об офицерской чести. Удивительна также «куриная слепота» у Верховного главнокомандующего, министра обороны, начальника генерального штаба, военной контрразведки, военных прокуроров, да и просто честных офицеров, на глазах которых хапуги в мундирах все эти преступления совершают.

…Три месяца отпуска пролетели незаметно, и я вернулся в АПН. Здесь я узнал от коллег из скандинавской редакции, что NN отозвали из Швеции и выгнали из ГРУ, поскольку в этой организации нечистый на руку человек мог принести значительно больший материальный ущерб, чем в АПН. Но Борис Бурков с той поры затаил на меня лютую злобу. Поэтому мне не нашлось места в территориальной редакции, а меня засунули на ту же должность, с которой я за четыре года до этого уезжал, — старшего редактора, — в самый захудалый тогда отдел в АПН — внутрисоюзной корреспондентской сети. В нем работали всего семь человек: три стенографистки, очень милые дамы, молодой редактор Марк Дейч, выросший сейчас в крупного и яркого журналиста, и два старших редактора — Гриша Харченко и я. Отдел возглавлял Сергей Миронович Хачатурян, один из близких людей к Буркову. Меня направили к нему явно для исправления.

Уже через пару месяцев после начала моей работы в его отделе добродушный Хачатурян сказал:

— Ничего не пойму… Борис Сергеевич говорил, что ты страшный склочник, и велел зажать тебя как можно сильнее… Но ты даже в ЦК не пошел жаловаться… А мы все видим (очевидно, он имел в виду маленький коллектив отдела), что ты вполне нормальный парень…

После этого признания начальник отдела предоставил мне полную творческую свободу. Я воспользовался ею и начал писать в редком для советской журналистики жанре — международном фельетоне. Республиканские и областные газеты, получавшие «Вестник» нашего отдела, частенько стали печатать мои сочинения. Был и еще один приятный факт. Мой учитель в журналистике, когда я в студенческие годы работал в его отделе газеты «Московский комсомолец», Беник Бекназар-Юзбашев, бывший в описываемые времена ответственным секретарем АПН, привел к нам в агентство гостившего в Москве знаменитого американского фельетониста Арта Бухвальда. Когда Беник на встрече представлял Бухвальду некоторых из присутствующих, то попросил меня встать, чем привел в немалое смущение, и сказал Арту: