Андропов. 7 тайн генсека с Лубянки - [60]

Примерно тогда же появилось стихотворение давнишнего молодогвардейского сотрудника Серебрякова (о качестве поэзии опять не будем говорить) под названием «Черные полковники». Сделав притворную отсылку в сторону Греции и Чили, автор и издатели рискнули напечатать следующие строки: «Домашними любуются муарами и корешками непрочтенных книг и плачут над своими мемуарами, поспешно сочиненными за них», а далее поэт скорбел, что «боевые старые фельдмаршалы при них уже навытяжку стоят». Простенькая маскировка с упоминанием «полковников» во множественном числе никого не могла обмануть, а кроме того, в Греции и Чили, как известно, нет «фельдмаршалов», тем паче «боевых». Стихи заканчивались грозным пророчеством: «черные полковники всегда кончают жизнь как уголовники». И опять Андропов и Суслов все молча проглотили. Почему же? Куда смотрело их всевидящее око?

Теперь известно, что смотрели-то они внимательно и со своей точки зрения делали правильные выводы. Более того, они принимали меры. Но все дело в том, что во второй половине 70-х действия их оказались бессильны: они пытались разбить молодогвардейцев, так сказать, законно-бюрократическим порядком. Здесь следует опять обратиться к истории. Тридцать седьмой год оставил страшный шрам в сознании всех, кто его пережил, даже в молодые годы. Возникла своеобразная боязнь острых и крутых мер, тем паче суровых репрессий – прежде всего из чувства самосохранения. Вот почему всевластные помощники Брежнева очень неохотно шли на резкие решения в борьбе со своими противниками, хотя противники эти наглели с каждым днем.

Положение в идейной борьбе резко обострилось после скандала с пресловутым «Метрополем». (Кстати, авторы альманаха произносили его название с ударением именно на первое «О» – «подземный город», мол, но все называли его по наименованию известного в Москве ресторана, а писатель Олег Михайлов пустил тогда гулявшую по столице остроту: евреи создали «Метрополь», а мы создали «Славянский базар», – тоже название ресторана.) Писатель Станислав Куняев, известный уже тогда поэт патриотического направления, написал письмо в ЦК, а копию пустил по рукам, что было довольно дерзко. Мы все участвовали в его распространении, в результате через короткое время о нем узнали не только в Москве и Ленинграде, но и многие члены Союза писателей и редакции литературных журналов по всей стране.

В своих известных воспоминаниях сам Куняев рассказывал об этой истории так:

«Выступая против еврейского засилья в культуре и идеологии, я не мог говорить прямо: «еврейская воля к власти», «еврейское засилье», «агенты влияния», а потому мне приходилось использовать обкатанные штампы, в которых основным термином было слово «сионизм». Но умные люди, конечно же, понимали, что смысл моего письма гораздо глубже и гораздо опаснее, нежели заключавшийся в этом к тому времени уже истрепанном клише. И к тому же, дабы партийные церберы (а я знал, что попаду на проработки к ним) меня не сожрали, я не мог не упомянуть в письме знаковое имя «Ленин». «Пусть видит око, да зуб неймет» – так приблизительно думал я, сочиняя письмо. Кстати, всем нам, русским государственникам, за годы перестройки за наши действия и слова 60—80-х годов все косточки перемыли. А моего письма всерьез никто не коснулся. Лишь Аксенов один глухо, сквозь зубы упомянул о нем в «Огоньке» конца восьмидесятых как о «политическом доносе», и молчок. Хотя борьба со мной, как с главным редактором «Нашего современника», велась на полное уничтожение.

Конечно же (к чему лукавить!), мне не было дела до того, что печатают в «Метрополе» Белла Ахмадулина или Инна Лиснянская, Арканов или Розовский, а тем более Попов с Ерофеевым. Но я решил, воспользовавшись их авантюрным ходом, нарушившим правила игры и, возможно, задуманным ими как реванш за дискуссию «Классика и мы», ударить по высшим идеологическим чиновникам ЦК, которых вольно или невольно подставили их любимчики. Я рисковал, но надеялся: а вдруг мне на этот раз все-таки удастся раздвинуть границы нашей «культурной резервации», жизнью которой руководили Зимянин и Шауро, Беляев и Севрук, во имя наших русских национальных интересов? Конечно же, мое письмо было крупным актом борьбы за позиции в русско-еврейской борьбе. Сделав хотя бы часть этой борьбы гласной, я рассчитывал ошеломить недосягаемых чиновников из ЦК, помочь нашему общему русскому делу в борьбе за влияние на их мозги, на их решения, на их политику. Я прекрасно сознавал, что в моем письме наряду с неопровержимыми фактами и исторической правдой были элементы рискованной политической игры, но я знал, с кем имею дело, и знал, что разговор именно на этом языке для людей такого рода, как Михаил Зимянин или Альберт Беляев, будет понятнее, чем на любом другом».

Письмо Куняева пространно, поэтому процитируем тут лишь наиболее впечатляющие места из него (полностью оно будет опубликовано в приложении к настоящей книге):

«В альманахе „Метрополь“, кроме открытых антисоветчиков, диссидентов и полудиссидентов, выступили весьма известные советские писатели – Аксенов, Искандер, Битов, Вознесенский, Ахмадулина, Липкин, Лиснянская, Арканов, Розовский… Зададимся вопросом: а нем же вызвано их участие в альманахе, их, чьи книги издаются и переиздаются, чьи имена не обделены вниманием критики, кому предоставляются для выступлений самые громадные залы. Кто чаще других говорит, якобы от имени советской литературы, в зарубежных аудиториях».