Андропов. 7 тайн генсека с Лубянки - [50]

Во время этого разговора я беседовал с женщинами, но слышал его отчетливо.

Мы засиделись до сумерек, пора было прощаться. На обратном пути Горбачев повернулся ко мне: «Ты слышал, что сейчас Чурбанов болтал?» Я ответил отрицательно. Он еще некоторое время испытующе смотрел мне в глаза, но потом, видимо, успокоившись, перевел разговор на другую, безопасную, тему.

Через неделю мне сообщили, что первый секретарь срочно вылетел в Москву и когда вернется, неизвестно.

Я понял: Горбачев помчался с докладом к Андропову и Суслову, намечаются крупные перестановки в верхнем эшелоне власти. Мне было жаль Чурбанова. Его болтовня, скорее всего, носила сугубо застольный характер, но и ее было достаточно…

Из Москвы Горбачев вернулся уже совершенно другим человеком – самоуверенным до наглости».

О том, как Андропов разбирался с Чурбановым, Цвигуном и Щелоковым, речь впереди. А вот донос Горбачева наверняка был, и очень своевременный, ибо вокруг угасающего Брежнева разворачивалась тихая, но беспощадная борьба, и Андропов своего шанса упустить тут никак не мог. Полезных доносчиков ценят. Кроме того, этим своим доносом Горбачев целиком отдал себя под патронаж Андропова. Вряд ли Брежнев простил ему такую черную интригу против своего любимого зятя и столь же любимого министра внутренних дел, да и Цвигун был не чужд Генеральному. Короче, суетливый Горбачев неожиданно для себя верно определил будущего хозяина.

Так, но опять-таки дело идет об одной лишь стороне. Горбачев хозяина нашел, а нашел ли верного соратника недоверчивый и подозрительный Андропов? Никто, кроме него, не смог бы тут ответить, а он смолчал. Но еще одно любопытное свидетельство есть. Исходя из него, можно осторожно предположить, что нет, не слишком ценил он ставропольского осведомителя, хотя, как всегда, умело скрывал свои истинные чувства. Тому опять-таки есть очень любопытное подтверждение, исходящее от самого Горбачева. Простодушный болтун вывел в одной из своих книг весьма примечательную сценку.

Перебравшись в Москву на должность секретаря ЦК КПСС по сельскому хозяйству, Горбачев получил казенную дачу рядом с такой же дачей Андропова. Они стали, так сказать, соседями. Угодливый провинциал решил, что ему представился, так сказать, «повод для знакомства», и он заспешил.

«Я позвонил Юрию Владимировичу, – вспоминал Горбачев.

– Сегодня у нас ставропольский стол. И, как в старое доброе время, приглашаю вас с Татьяной Филипповной на обед.

– Да, хорошее было время, – ровным, спокойным голосом ответил Андропов. – Но сейчас, Михаил, я должен отказаться от приглашения.

– Почему? – удивился я.

– Потому что завтра уже начнутся пересуды: кто? где? зачем? что обсуждали?

– Ну что вы, Юрий Владимирович! – совершенно искренне попытался возразить я.

– Именно так. Мы с Татьяной Филипповной еще будем идти к тебе, а Леониду Ильичу уже начнут докладывать. Говорю это, Михаил, прежде всего для тебя.

С тех пор желание приглашать к себе или быть приглашенным к кому-либо у нас не возникало. Мы продолжали встречаться со старыми знакомыми, заводили новых, приглашали к себе, ездили в гости к другим. Но не к коллегам по Политбюро и Секретариату».

Да, неплохо отбрил Андропов надоедливого прилипалу! Но тот по простоте своей холуйской натуры ничего не понял. И даже потом, много лет спустя, когда уж и Андропов давно преставился, и сам Горбачев коротал дни на пенсии, по-прежнему полагал ставропольский выпускник юридического факультета, что суровый сосед по даче его любил. Он описал трогательную сцену прощания с Андроповым, когда тот умирал в Кремлевской больнице.

«Когда я вошел в палату, – писал он позднее, – Андропов сидел в кресле и попытался как-то улыбнуться. Мы поздоровались, обнялись. Произошедшая с последней встречи перемена была разительной. Передо мной был совершенно другой человек. Осунувшееся, отечное лицо серовато-воскового цвета. Глаза поблекли, он почти не поднимал их, да и сидел, видимо, с большим трудом. Мне стоило огромных усилий не прятать глаза и хоть как-то скрыть испытанное потрясение. Это была моя последняя встреча с Юрием Владимировичем».

Даже умирая, Андропов играл и лицемерил, а свои подлинные чувства унес с собой. А Горбачев напрасно радовался якобы особенной любви к нему Андропова. Но вот смешная подробность.

В те же дни и точно так же Андропов попрощался и с Николаем Ивановичем Рыжковым. «18 января, – вспоминал позднее Рыжков, – услышал по телефону знакомое: «Чем вы сейчас заняты? Приезжайте к пяти, поговорим». Вопреки моим ожиданиям, он не лежал – сидел у письменного стола в глубоком кресле, плотно укрытый пледом. Поразило, как быстро он поседел, стал совсем белым. Я чувствовал себя не слишком ловко, попытался что-то рассказать об Австрии, он перебил, перевел разговор на экономику, снова бил вопросами – самыми разными, заставил на минуты забыть, что мы не в его кабинете на Старой площади, а в Кунцевской больнице. Когда вспомнил, спохватился, глянул на часы – час пролетел. Встал.

– Извините, Юрий Владимирович, не буду вас мучить, выздоравливайте.

Вдруг он поманил пальцем:

– Наклонитесь.

Я наклонился. Он, не вставая, прижал мою голову к груди, неловко поцеловал в щеку, отпустил. Сказал: