Андрей Рублев - [47]
Бориска поднимается с земли и, судорожно хватая ртом холодный воздух, идет, не разбирая дороги. Народ расступается, глядя на него с радостью и недоверием. Свободные и счастливые слезы льются по искаженному рыданиями мальчишескому лицу. Он спотыкается, и сильные руки подхватывают его. Задыхаясь от слез, Бориска прижимается к чьей-то груди, пахнущей дымом и мужицким потом, и слышит странный хриплый голос, успокаивающий и невнятный:
— Не надо, не, надо… Вот и все… ну и хорошо… Видишь, как все получилось… ну и хорошо. — Андрей дрожащими руками гладит малого по волосам, по тонкой шее и худой, как у подростка, спине. — Вот и хорошо… Вот и пойдем мы с тобой вместе… Ну чего ты?.. Я иконы писать, ты — колокола лить… А?.. Пойдем?.. Пойдем с тобой в Троицу, пойдем работать… Какой праздник-то для людей… Какую радость сотворил и еще плачет…
Андрей поднимает глаза и встречается взглядом с Даниилом Черным.
Возникают и тают нежные голубые и пепельные пятна, пульсируя и сменяя друг друга в настойчивом повторении. Изумрудные приплески и жаркая охра, потрескавшаяся за пятьсот лет. Прозрачный голубец, ограниченный оливковой от времени охрой. Мягкие переливы охряных и золотых пространств, словно залитые солнцем осенних лесов, синева неба, окрасившая складки одежд, упавших и застывших жестким контуром, перламутровая нежность прозрачных мазков, легких, туманно-голубых, словно лесные дали, гранатово-розовых, как сентябрьский осиновый лист, тускло-фиолетовых, схожих на темную глубину воды, подернутую рябью, грозящей непогодой…
В дымчатые чистые и милые своей прозрачностью приплески вплетается четкий и размеренный узор фресковых орнаментов. Линии и контуры двоятся, множатся, льются и переплетаются, пересекают и уничтожают друг друга в осмысленной непоследовательности.
Мягкие, словно волшебные лекала, изгибы рук и будто наполненные ветром покровы, завершенные неожиданными складками, похожими на смятую жесть…
«Страшный суд». Льются мокрые и тяжелые волосы Марфы в простом бабьем сарафане. В протянутой руке она держит корабль свободно и с выражением необычайной значительности, ибо корабль этот — души погибших на водах. И слышен плеск воды и приглушенные туманом тоскливые призывы, безнадежные и горестные: «Марфа-а-а-а! Плыви-и-и-и-и! Ма-а-а-рфа-а!»
Торжественно и скорбно проплывают прекрасные лица женщин, возведенных Андреем в сонм Праведных Жен по праву прихоти освобожденной фантазии. Они двигаются друг за другом скорбной вереницей в надежде на спасение через унижение своей души, и, как биение сердца, гулко отдаются удары зазубренной татарской сабли в удивительной тишине.
Одна за другой возникают перед нами иконы и фрески — прозрачные и строгие, нежные и жесткие одновременно…
И переплетаясь с ними, делая понятным и бесконечно простым путь от возникновения замыслов Андрея вплоть до их воплощения, бьются наравне с видимым звуки и музыка природы. Та, которую слышал Андрей в минуты зарождения в нем высоких и светлых образов.
Торжество линии, благородство цвета, выношенные в страдании, вытесняются шумом битвы, треском пожаров, гудением пчел над снежными гречишными полями — пением земли, которая вынудила Андрея на самозабвенную любовь к лазурному голубцу, бирюзовому приплеску, к радостному соседству охряных скал с синей тяжестью ангельских одеяний.
И вот, наконец, «Троица» — смысл и вершина жизни Андрея. Спокойная, великая, исполненная трепетной радости перед лицом человеческого братства. Физическое разделение единого существа натрое и тройственный союз, обнаруживающий поразительное единодушие перед лицом будущего, распростертого в веках.
Ритм свободно падающей с плеч одежды, контуры которой то резко следуют излому желтой горы с сосново-оранжевыми плоскостями каменных сколов, то плавно и медленно летят, скользят по васильково-голубой поверхности, уже начинающей накапливать бледно-лиловый и дымчато-пурпурный, рассеченной вековой паутиной трещин, которая лишь умножает и без того невозможную красоту иконы.
А до нашего слуха снова и снова доносится эхо умершего времени, напоминающего нам минуты рублевского вдохновения и мгновения, в которые рождались ого поразительные замыслы.
Но вот на фоне светлого с остатками золота неба «Троицы» появляются редкие вспышки дождевых капель, которые учащаются, свиваются в сверкающие потоки ливня, и сполохи отдаленной грозы просвечивают их насквозь. Слышится ровный и однообразный шум дождя, и за его стеной возникают серые от ливня луга, поворот реки в свинцовой под ветром ряби и спутанные лошади, неподвижно стоящие под дождем в мокрой траве, у самой воды.
В. В. ПАШУТО,
доктор исторических наук
Возрожденный Рублев
Наконец-то вынесен из тесных музеев, монастырей и храмов, очищен от вековой копоти свечей и лампад и передан народу великий Андрей Рублев. Могут сказать, что это уже сделали историки, искусствоведы, реставраторы. Да, их заслуги огромны. Но они только подготовили почву.
Этот сценарий — вид художественной историографии. Воплощенный в фильм, он получит неизмеримо более широкое распространение, чем научные и научно-популярные труды исследователей. Вспомним Ледовое побоище, Петра, броненосец «Потемкин»…
