Андрей Рублев - [3]

Андрейку, однако, властно звало свое, не помогали ни уговоры, ни порка. Когда удавалось, убегал из дому, чтобы порисовать в одиночестве или встретиться со знакомым чернецом, учеником иконописца Спасского монастыря. как-то, раздобыв у него левкаса-грунта и красок, отрок нарисовал на куске холста сцену из Куликовской битвы. Великий князь Дмитрий Иванович в одежде простого воина дерется с татарами. Высоко вознесен длинный тяжелый меч, кажется, сейчас он опустится на голову съежившегося ордынца!..

Когда через кума Елферьева картину показали отцу Макарию, старцу Чудовой обители, тот долго не выпускал холста из рук. Дивясь необычайному сходству с Дмитрием Донским, с изображением сечи, несколько раз повторил задумчиво:

– Дар сие у него великий! Дар!..

– Ну что ж, быть значит по тому – решили отец с матерью. – На Николин день отдадим Андрейку в Чудов монастырь к отцу Макарию в послушники.

И тут Андрейкино сердце вздрогнуло, зачастило… Был он парнишка живой, бойкий, со сверстниками в любом мальчишечьем деле мог потягаться: быстрее других на сосну взлезть, в лапту поиграть или метко попасть в цель из подаренного братом Иваном татарского лука. А теперь прощай все это… Да еще Иван жару поддал. Не любил духовной братии, а здесь на тебе: Андрейка в монахи намерился… Стал над меньшим язвить да подтрунивать – может, передумает… Тогда отец с матерью на молодца напустились: не он, Андрейка, первый, не он последний. Дело сие богоугодно, да и сын будет пристроен до самого смертного часа…

Получив родительское благословение, отрок целые дни проводил в Чудовом монастыре, в соборах и церквах – учился строгать липовые доски, мастерить рамы, растирать краски, накладывать грунт-левкас, подолгу простаивал у икон и фресок.

– Будто одержимый! – вздыхала мать, глядя на похудевшего, осунувшегося сына.

– Чему дивиться: ест пятое через десятое, ни в доме, ни в слободе не бывает! – сердился отец.

– И чего ты, Андрейка, так прихватился? Иль, может, за одно лето самого Гойтана-грека выше стать хочешь? – не без ехидства увещевал его брат.

Отрок молчал, иногда огрызался – и продолжал свое…

Глава 2

Спустившись по Варьской улице к Москве-реке, братья на пароме переправились на другой берег. Миновав Балчуг, кривыми улочками и переулками вышли в Кузнецкую слободу. По обеим сторонам тянулись огороженные заборами дворы слобожан. Над крышами и деревьями стелился дым из кузниц, слышался перестук молотков. Во дворе сотского плавильщика Никиты Лопухова трясли груши. Одна упала в бурьян за забор. Иван проворно поднял ее, передал меньшому… У степенного, хозяйственного Лопухова был лучший сад в Заречье – яблони, груши, сливы, и, вовсе уж диковинные для многих в Москве, созревали в огороде завезенные не то из Крыма, не то из Хоросана дыни.

«Верх шершавый, будто живое что, а пахнет! Говорят, самому великому князю носил Лопухов в дар дыни те!»

Андрейка даже от грустных мыслей отвлекся, вспомнив о кусочке чудного лакомства, которым его как-то угостили.

Непоодаль уже виднелся срубленный из сосновых бревен на подклете их дом. Длинный фасад без окон выходил к улице, над двухскатной тесовой крышей – пестро разрисованный Андрейкой конек, несколько резных досок для украшения прибиты к фасаду и воротам.

Зарычав, рванулась к калитке большая собака, угрожающе рявкнула раз-другой. Узнав своих, завиляла хвостом, приветливо ткнула лобастой головой Андрейку. Отрок рассеянно потрепал пса по мохнатой морде, вслед за братом вошел во двор. Большую часть его занимал огород. Тускло поблескивали окруженные сочными зелеными листьями голубоватые шары капусты, краснела выступавшая из земли свекла, лук и чеснок темнели опущенными книзу увядшими стеблями. Окаймляя двор, кустились заросли шиповника, малины, черемухи. Справа от дома, у сарая с соломенной крышей, где оружейники работали летом, росло несколько чахлых яблонь, рядом стоял горн.

Через одностворчатую массивную дверь, скрепленную железными полосами, Иван с Андрейкой вошли в горницу. Большая, чуть не в треть комнаты, печь топилась по-черному: дым выходил в маленькие волоковые оконца. Стены и бревенчатый потолок были темны от копоти и сажи. Стол, лавки вдоль стен, два подвесных и один стоячий поставцы с глиняной и деревянной посудой. Небольшая дверь, что разделяла дом на две половины, вела в неотапливаемую белую горницу – светлицу.

– Где вас носит только? – ворчливо встретила братьев полная невысокая женщина лет пятидесяти в паневе и кичке.

– Не серчай, мать. Куда б ни несло, лишь бы к дому донесло, – расстегивая петли узкого кафтана, ответил с ухмылкой Иван.

– Кум-то приехал хоть?

Молодой оружейник сразу стал серьезным, подмигнул брату, чтобы молчал, буркнул неопределенно:

– Елферьев-та не приехал, да от великий князь отъехал.

– Князь? – переспросила пожилая женщина. – Ты уж никак с князьями знаться стал?

– Пущай нечистый с ними знается! – сердито махнул рукой Иван. – Кинул великий князь Москву.

– На нехристей выступил? – перестав возиться у печи, мать повернула к сыновьям озабоченное лицо, перекрестилась. – В слободе слух идет, что снова Орда на нас поднялась… Сохрани, Господь, ревнителя нашего и кметей!