Андрей Николаевич на рандеву, или Ниспровержение прототипов - [15]

Но кое-какие пеленки, испачканные добродетелями „гетеро“ в душе Николая все же сохранились. И потому он… да, да, да, еще и еще раз угадали: он обещал Варе привести Андрея. И после этого обещания он, конечно, чувствовал себя… „будто счастливый любовник“… чей-то…

Николай уговаривает Андрея… то есть, собственно, о чем он просит Андрея? Нет, конечно, не жениться на Варе, но… как прежде посещать… и чтобы Николай, как прежде, жил бы Вариным блаженством… Но „естественный“ Колосов больше не хочет видеть Варю, надоело ему!.. Он внушает юному другу: „Утешь ее, Николай; ведь ты ее любишь.“ Такое прямое определение „любишь“ — даже и пугает. Получается, что Николай уже не любит „его“! И что тут ответишь? — „Да, я привязался к ней, разумеется…“

А чуть ранее Николай ведь Андрея оскорбил и потому заслужил обидное утверждение в любви к Варваре Ивановне. А как же Николай оскорбил Андрея? А вот, видите ли, у Андрея, у „естественного человека“, была, оказывается, постоянная партнерша (не эротическая, а сексуальная), но это в общественном мнении однополого студенческого коллектива и за „отношение-то не почиталось; так, вроде того, чтобы покушать и выпить, то есть даже и хорошо это, но не говорить же об этом всерьез! А это было вот что: „… Танюша была весьма „легкая“ барышня… лет двадцати пяти, развязная и умная как бес, Щитов в женском платье{8}. Колосов ссорился и мирился с ней раз пять в месяц. Она страстно его любила, хоть иногда, во время размолвки, божилась и клялась, что жаждет его крови… Да и Андрей не мог обойтись без нее.“ Однако!.. Для подчеркивания Танюшиной напористой „силы“ еще прибавлено, что она была „черноволосая, смуглая“… значит, „развязная“, „умная“ (заметим, что у самого Андрея был не „ум“, а „рассудок“ и… женственные некоторые хитреца и даже и коварство). Так вот, стало быть, „жаждущая крови“ и отношения с ней складываются как цепочка размолвок и примирений… И не просто „умная“, а — сравнение „мужского грамматического рода“: „как бес“. И вообще Танюша была… не пугайтесь… Щитов! Мужчина „в женском платье“. Она была тот самый брутальный „партнер“, который единственный и мог доминировать над милым и ласковым Андреем Колосовым. И все это терпели и не ревновали, потому что традиционно (и в системе „гомо“ и в системе „гетеро“) подобного рода отношения определяют как „удовлетворение низменных (но, увы, насущных) потребностей“. В другой ранней повести Тургенева „Бретер“ также имелись у героя сложные отношения с молодым, новоприбывшим в полк корнетом Кистером, который был не просто „красной девушкой“, но еще и немецкой по происхождению (то есть с этим ароматом женственной „чуждости“) „красной девушкой“; и вот он сделался „единственным другом“ Лучкова, при этом автор вскользь информирует, что до знакомства с Кистером Лучков „в дружбе состоял с одним только раздушенным адъютантом“. Итак, для Лучкова „не в счет“ „раздушенный адъютант“, на самом деле единственно возможный реальный партнер; а для Андрея Колосова так же „не в счет“ Танюша Щитов, хотя только с Танюшей Щитовым и возможны „реальные“ отношения. Мы уж не будем лишний раз вспоминать героев Кузмина, всегда различающих в системе „гомо“ отношения физиологические (сексуальные) и эротические (духовные).

И вот Николай взял и смешал мух с котлетами — „Я знаю, почему ты перестал ходить к Варе“. — „Почему?“ — „Танюша тебе запретила“. Сказав эти слова, я вообразил, что сильно уязвил Андрея“. И правильно вообразил, и ведь уязвил, обидел болезненным напоминанием о единственно возможном для прекрасного, необыкновенного Андрея Колосова реальном партнерстве.

И что же Андрей? Обиделся? Да, надел фуражку, сказал, что у него разболелась голова (вдруг) и потому он идет гулять. Тогда Николай понял… — „Ты на меня сердишься?“ — „Нет“, — отвечал он, улыбнувшись своей милой улыбкой, и протянул мне руку.“

Не обиделся? Не сердится? — „Ты ее любишь“, — повторил Колосов и взглянул мне прямо в глаза. Я молча отвернулся; мы разошлись.“

Дальше? „Я начал избегать свиданий с Колосовым“. Разумеется! И, стало быть, одна лишь Варя осталась у Николая. „Расстаться с Варей — я не мог“… Мучительные часы бесконечных бесед „о Колосове, об одном Колосове“. Мучительные попытки избавиться от этой порабощенности Колосовым… И наконец: „Я воображал себе, какой благодарностью преисполнился сердце Вари, когда я, товарищ и поверенный Колосова, предложу ей свою руку, зная, что она безнадежно любит другого.“ Но — маленькая страусиная хитрость — не „другого“ ведь, а Колосова, единственного Колосова, все того же Колосова!..

И вдруг… Варя ответила согласием на предложение Николая. Но как неудачно (или удачно) для себя… „… Поговорите с папенькой… я знаю, вы хороший человек; вы честный человек; вы не то, что Колосов…“ Что? „Если она любила Колосова, — думал я, — как же это она так скоро согласилась?..“ Не любила? Уже не любит? Она больше не любит Андрея Колосова?.. Но… тогда зачем она?.. Николай просто-напросто… перестал бывать в семействе Сидоренко! В сущности, он поступил с девушкой гораздо грубее, нежели Андрей. Тот хотя бы не делал ей предложения. Разумеется, Николая мучит совесть (без кавычек). Но (опять же)… „Я начал гораздо более думать о Колосове чем о Варе… везде и беспрестанно видел я перед собой его открытое, смелое, беспечное лицо. Я снова стал ходить к нему. Он меня принял по-прежнему. Но как глубоко я чувствовал его превосходство надо мною! Как смешны показались мне все мои затеи…“ То есть это какие же „затеи“ на самом деле? Что стало „смешно“? „Мелкие хорошие чувства: сожаление и раскаяние“? Собственное „неумение“ решительно расстаться с некоей „разлюбленной женщиной“? Или попытки выделиться из „общего числа“ и встать в „особенную“ близость к Андрею Колосову, „недоступному идеальному объекту“, который не вправе сделать достойный себя выбор, потому что… его самого, „реально“ и твердо, и даже с возможностью „кровавой развязки“, выбрал Танюша Щитов, „похожий на комнату неподметенного трактира“…