Андрей Боголюбский - [9]
Имелись у Андрея и дочери. Одна — та самая, которая была выдана замуж в 1159/60 году. В.Н. Татищев называет и её имя — но в разных местах своей «Истории…» по-разному: в одном случае Ростислава, в другом — Мария[8], и едва ли его свидетельства на сей счёт могут быть приняты на веру. О второй дочери князя известно лишь из краткой летописной записи о её смерти в 1166 году; впрочем, в данном случае не исключена какая-то путаница в летописном тексте>{21}.
Все ли дети Андрея Юрьевича появились на свет в одном браке? По-видимому, нет. Известно, что третий сын Андрея Боголюбского Юрий был ещё совсем «дитя», даже не отрок, когда у его второго сына Мстислава родился первенец. А это косвенно может свидетельствовать о том, что матери у обоих Юрьевичей были разные. О том же говорят и показания поздних источников, к которым, правда, полного доверия быть не может. В так называемом Тверском летописном сборнике, составленном в XVI веке, а также в ряде других летописцев Андреева супруга именуется «болгаркой родом», и надо полагать, что речь идёт не о Кучковне, а о второй жене князя>{22}.[9] Судя по летописному рассказу, Андрей вступил с ней в брак после своего знаменитого похода на Волжскую Болгарию в 1164 году. Если так, то Кучковна к тому времени либо умерла (о чём прямо сообщает Татищев в одном из вариантов своей «Истории…»)[10], либо была оставлена князем. Правда, это противоречит дальнейшему рассказу «Повести о начале Москвы» об убийстве Андрея Боголюбского, в котором фигурирует именно «Кучкова дщерь» (по версии указанных выше летописей, в убийстве Андрея была замешана «болгарыня», мстившая мужу за разорение родной земли).
Вернёмся к «Повести о начале Москвы». Ещё одним сюжетом этого произведения и стало убийство князя Андрея Юрьевича. Жене князя отведена здесь зловещая роль мужеубийцы, а рассказ о её вражде с мужем высвечивает ещё одну черту в характере и образе жизни Андрея Боголюбского. Впрочем, не будем забывать о том, что и в данном случае мы имеем дело отнюдь не с реальным владимиро-суздальским князем, но с князем-мучеником и святым, чей образ выписан автором в лучших традициях агиографического жанра.
«Сей… благоверный великий князь Андрей, — продолжает автор «Повести…», — …ни о чесом земном печашеся, но токмо достизаша небесная…»: отвращаясь греха, он предавался сну только «на жестокой посланней постели» и «плотского смешения с женою до конца ошаяся (уклонялся, избегал. — А. К.)», так что «ниже во снех ему соблазны женская мечтахуся» (то есть даже во сне не соблазняясь греховными помыслами). Это пришлось не по нраву его любострастной супруге, требовавшей от мужа «пригорновения (то есть ласок. — А. К.) и плотскаго смешения». Злобствуя на мужа, княгиня вовлекла в заговор братьев, находившихся у князя «в велицей чести»: «с ними убо жена его совещася зломыслием на господина своего великого князя Андрея Юрьевича». А дальше, как мы уже знаем, последовала кровавая развязка…
Исследователи допускают, что в убийстве князя и в самом деле могла участвовать его жена (впрочем, об этом речь пойдёт позже, ближе к концу книги). Но вот остальные подробности, приведённые московским книжником XVII века, включая его объяснение причин, по которым княгиня пошла на неслыханное преступление, — не более чем вымысел, плод досужей фантазии и литературных вкусов автора, результат его начитанности в тогдашней исторической беллетристике. Об этом можно говорить с достаточной степенью уверенности — хотя бы потому, что и характеристика князя, включая его отказ от плотского сожительства с супругой, и характеристика супруги дословно заимствованы из другого источника и относятся совсем к другой исторической эпохе и другим историческим персонажам. Источник этот давно уже выявлен исследователями — это рассказ так называемого Русского Хронографа в редакции 1512 года об убийстве византийского императора Никифора Фоки, жившего в X веке; причём главным организатором убийства — как и в случае с Боголюбским — названа здесь жена Никифора царица Феофано, которой молва приписывала смерть по крайней мере трёх императоров — двух мужей и одного свёкра. В Хронографе читаем почти то же, что в «Повести о начале Москвы»: царь Фока «…долу легания на жестокопостланнеи постели… и плотскаго смешениа до конца ошаяся и ни во снех мечташеся ему… Но бяху неугодна сиа царици, требоваше пригорновениа и плотьскаго смешениа…» и т. д.
