Андрей Белый - [123]

Но верю: ныне очертили

Эмблемы вещей глубины —

Мифологические были,

Теологические сны,

Сплетаясь в вязи аллегорий:

Фантомный бес, атомный вес,

Горюче вспыхнувшие зори

И символов дремучий лес,

Неясных образов законы,

Огромных космосов волна…

Так шумом молодым, зеленым

Меня овеяла весна.

<…>

Поэма А. Белого распадается на ряд эпизодов-воспоминаний, объединенных центральным образом первой платонической любви юного поэта – Маргариты Кирилловны Морозовой, выведенной однако инкогнито – под именем Надежды Львовны Зариной и поименованной «Мадонной Рафаэля»:

Она пройдет – озарена:

Огней зарней, неопалимей…

Надежда Львовна Зарина

Ее не имя, а – «во-имя!..»

Браслеты – трепетный восторг —

Бросают лепетные слезы;

Во взорах – горний Сведенборг;

Колье – алмазные морозы;

Серьга – забрежжившая жизнь;

Вуаль провеявшая – трепет;

Кисеи вуалевая брызнь

И юбка палевая – лепет;

А тайный розовый огонь,

Перебегая по ланитам

В ресниц прищуренную сонь,

Их опаливший меланитом,—

Блеснет, как северная даль,

В сквозные, веерные речи…

Летит вуалевая шаль

На бледнопалевые плечи.

И я, как гиблый гибеллин,

У гвельфов ног, – без слов, без цели:

Ее потешный паладин…

Она – Мадонна Рафаэля!

……………………………

Она ко мне сходила снами

Из миротворной глубины

И голубила глубинами

Моей застенчивой весны.

<…>

Когда Андрей Белый писал эти строки, Маргарита Кирилловна вместе с сестрой и дочерью ютилась в двух комнатушках полуподвала собственного дома, но не того знаменитого дворца на Смоленском бульваре (с ним пришлось расстаться), а во вновь отстроенном перед революцией не менее роскошном особняке в тихом арбатском переулке с нехорошим названием – Мертвый (ныне – Пречистенский). Сразу же после революции дом Морозовой (как сотни других, принадлежавших представителям «паразитирующего класса») был национализирован. В нем разместился Отдел по делам музеев и охраны памятников искусства и старины Наркомпроса, возглавляемый Натальей Ивановной Седовой, женой одного из вождей Октябрьской революции – председателя Реввоенсовета и члена Политбюро ЦК РКП(б) Л. Д. Троцкого. Бывшей владелице Морозовой разрешено было временно разместиться в подвальном помещении – на правах то ли смотрительницы, то ли сторожа.

После опалы Троцкого и высылки его вместе с женой в Турцию отдел Наркомпроса был объявлен «троцкистским гнездом» и расформирован. Дом перешел в ведение Наркомата иностранных дел (сейчас в нем находится посольство Дании), а бывшей хозяйке особняка – М. К. Морозовой – было предписано освободить занимаемое подвальное помещение. Сын Михаил (Мика Морозов, чей портрет кисти Валентина Серова и сегодня висит в Третьяковской галерее) перевез мать и тетку в ветхий деревенский дом в Лианозове – тогда пригород Москвы (дочь к тому времени сумела выехать за границу), где М. К. Морозова в жестокой нужде прожила до войны, когда ей удалось переселиться на окраину города. Она скончалась в 1958 году в возрасте 85 лет, написав на закате жизни исключительно трогательные и теплые мемуары о друге своей молодости – Андрее Белом, для которого некогда стала первой поэтической музой и благодаря которому вошла в историю культуры Серебряного века под волшебным именем Сказка…

* * *

Белому все реже и реже удавалось видеться с Блоком. Несмотря на общие «вольфиловские» дела, больной от постоянного недоедания Блок большую часть времени отдавал работе в издательстве «Всемирная литература», организованном Горьким для поддержки русских писателей, литературоведов и ученых. В Вольфиле летом 1920 года Блок вместе с матерью посетил литературный вечер Андрея Белого. Друзьям удалось пообщаться накоротке. Их последняя встреча состоялась 25 мая 1921 года в гостинице «Спартак». Как-то Белый столкнулся на улице с Любовью Дмитриевной. Опустив голову, «Дева Радужных Ворот» несла домой «авоську» с овощами; «верного рыцаря» своей ушедшей и давно увядшей юности то ли не заметила, то ли не узнала, а тот постеснялся окликнуть предмет своей некогда всепоглощающей страсти…

Силы самого Блока были на исходе. Его одолевали многие неизлечимые болезни и мучило отчаяние из-за невозможности заниматься любимым делом. Вместо создания стихов и прозы ему вот уже скоро как четыре года приходилось вести каждодневную изнурительную борьбу за выживание, добывать деньги на пропитание, дрова и керосин (что далеко не всегда увенчивалось успехом). На службе бесконечные и бессмысленные заседания выводили его из равновесия, все сильнее и чаще болело сердце, пешком по нескольку километров в день с трудом добирался до места работы и обратно, глубокая депрессия только добавляла проблем со здоровьем. Он похудел, стал раздражительным и наконец слег, отказываясь принимать посетителей и общаясь лишь с врачом, женой и матерью…

7 августа 1921 года, в воскресенье, Александр Блок скончался. На другой день газеты не выходили, и друзья оклеили весь город маленькими листовками с извещением о смерти поэта, панихиде и похоронах. Все понимали: закатилась ярчайшая звезда русской поэзии. Не все смогли прийти с ним проститься. Николая Гумилёва накануне арестовали, Корней Чуковский бился в нервной истерике. Андрей Белый тоже находился в прострации: даже к дому Блока пришел с утра, а не вечером, как полагалось, и вынужден был вернуться в гостиницу. Собравшиеся для прощания ждали во дворе. По одному их проводили на второй этаж, где в пустой столовой стоял гроб с телом. Блок изменился до неузнаваемости: осунулся, небритый, со впалыми щеками и глазницами, небольшая бородка клинышком и, как отметила наблюдательная Маргарита Сабашникова, стал похож на Данте. Белый поцеловал руки вдове и матери. Обе были совершенно спокойны – слезы свои они выплакали за ночь. Александра Андреевна по-матерински обняла «Боречку» и рассказала о последних минутах Саши. Из прочих присутствовавших Белый запомнил только Любовь Дельмас – последнюю музу Блока, вдохновительницу бессмертного цикла «Кармен», да Анну Ахматову, подобно черному лебедю, проплывшую мимо в черной вуали.