Андерсенам — ура! - [8]

Пять минут десятого он вошел в банк. Посетителей еще не было, но коллеги уже сидели на местах. Это были его соседи, он видел их каждый день дома, в поселке. Их, и никого другого.

Сев наконец на место, Хермансен долго отдувался, глядя на зарешеченное окошко кассы. Машину пришлось поставить у самого Брискебю, а потом бежать к банку через весь Дворцовый парк. Отдышавшись, он отпер ящики и достал свой личный гроссбух. Здесь были все контракты на рассрочку, оплаченные и неоплаченные счета, сроки всех платежей. Просматривать все это ему почти не требовалось: все в голове — расходы, доходы, кроны и эре. Борьба между дебетом и кредитом была в его жизни элементом героики, и в этой борьбе он не упускал из виду ни одной детали сражения. Перед ним ровными пачками лежали деньги. Хермансену не хотелось обладать ими, он никогда не забавлялся мыслью о том, что стал бы с ними тогда делать.

Хермансена занимало другое. Он достал карточку футбольной лотереи на эту неделю и аккуратно вывел на ней свою фамилию и адрес. Перед внутренним взором возникла картина — светло-серый автоприцеп с небольшими окнами и плавным ходом. Хермансен почти чувствовал мягкость его рессор, глядя в боковое зеркало. А через лобовое стекло виделся неясный ландшафт, мерцающее море и, кажется, пальмы. Рядом сидела не жена, а кто-то другой, хотя он добросовестно пытался представить себе именно жену; но рассмотреть удалось лишь туманные очертания профиля, оказавшегося настолько знакомым, что это заставило сердце биться сильнее.

— Как, по-твоему, сыграют «Фригг» и «Люн»? Это спросил Коршму, сидевший в кассе рядом.

— Мяч круглый, — ответил Хермансен и стал заполнять карточку.

Ветер с моря трепал листья развесистого ясеня во дворе Андерсенов. Когда начинали раскачиваться ветки, ясень словно оживал, становясь похожим на огромное зеленое облако, плывущее по небу. В листве проглядывало что-то темное и нескладное: площадка, сбитая из деревянных досок и огороженная перилами. Немного выше висели два гамака.

Это было личное убежище Туне, еще с детских лет; она отстаивала право на свободу личной жизни, и даже младшие сестры не имели права забираться туда без спроса. Но Эрик мог приходить и сидеть там, когда хотел.

Туне лежала в одном из гамаков, а Эрик сидел и щекотал куриным пером ей под носом. Уголки рта чуть дрогнули, и она лениво отмахнулась рукой. Он воткнул перо ей в волосы, темно-каштановые, тяжелые, как у матери.

— Ты ведь не спишь! — ровное посапывание Туне было слишком правильным, чтобы его обмануть. На кофте он разглядел дырочку и, взяв за нитку, стал тянуть, распуская вязку. Туне вскочила.

— Перестань, балда, это же мамина! Бог ты мой, что она скажет?

— Интересно, что мне скажут в школе, — угрюмо сказал Эрик.

Она оторвала нитку и стала оплетать пальцы, играя «в узоры». Эрик уселся на краю гамака и смотрел на ее пальцы, создававшие все новые и новые узоры из нитки.

— А что тебе скажут?

— Не знаю.

— А что ты скажешь, если спросят?

— То, что обычно говорят в таких случаях. Пойду к классному руководителю и скажу, что, к сожалению, сегодня я немного опоздал. К сожалению! Извините!

— А если спросят, где ты был?

— Скажу… Вот слушай, что я скажу. На свете есть вещи очень важные и не очень, — он прерывисто вздохнул. — Самое важное — это быть вместе с тобой.

Он хотел ее обнять, но Туне вытянула вперед руки, перекинув нитяной узор на его пальцы, и они стали играть вдвоем.

— Так на Яве тоже делают. Я видела в кино.

— На Яве?

— Если двое влюблены друг в друга, то могут сидеть так целую ночь, играть и смотреть друг другу в глаза. И ни слова не говорить.

— Вот уж чепуха!

— Ты считаешь это чепухой?

— Да ты что! Я мог бы просидеть здесь целый день, но надо в школу.

— Ты расскажешь и про меня тоже?

— Кому это?

— Своему классному руководителю. Ведь скажешь, что был со мной?

— Неужели ты думаешь, что я об этом стану рассказывать? Ты это серьезно?

— Что же ты скажешь?

— Э, придумаю что-нибудь. Будильник сломался. Температура. Автобус не ходил. Мало ли. Ты так серьезно к этому относишься?

Туне разорвала нитку.

— Врать нельзя. Во всяком случае, о нас!

— Нет, врать надо. Представляешь, что получится, если говорить все так, как есть на самом деле? Что делал, думал сделать и хотел бы! Как ты считаешь, что бы мне сказали дома? А в школе? Если бы кто-нибудь узнал, например, чем мы здесь занимались?

Она смотрела в сторону.

— Нет, врать надо. Врать приходится почти всегда. О том, что тебе на самом деле хочется. Ведь все равно ничего не поймут. А если бы поняли, у нас с тобой была бы не жизнь, а черт знает что!

— Так нельзя!

Туне прислушалась к шуму листвы. Ей казалось, что она сидит внутри зеленого водопада. Она медленно вздохнула.

— Так нельзя! — повторила Туне.

— Но так оно есть!

— Чего тебе по-честному хочется?

— Того же самого, — смущаясь, сказал Эрик и подвинулся ближе.

Но Туне покачала головой. Он тоже прислушался к шороху листьев. Дул ветер с моря, летний бриз, и лето с шумом неслось сквозь зеленую листву. Мелькали клочки голубого неба. А ему нужно в школу!

— Э, многого хочется. Иногда, например, хочется заорать.

— Глупости!