Андерсенам — ура! - [11]

— Да, — со всхлипом выдавил он и повернулся было бежать, но фру Андерсен знаком велела ему взяться за насос. Эрик с бешеной энергией качал воду, пока она стирала бюстгальтер.

— А она тебя?

— Да! — он сказал это твердо и решительно, но потом уже не так уверенно добавил: — Мне кажется.

— Ну а теперь беги. Приходи к обеду, если хочешь. Мы зажарим курицу!

— Спасибо большое!

Фру Андерсен усмехнулась, глядя ему вслед, но помрачнела, когда с дерева слезла дочь.

Туне стояла возле курицы, ковыряя носком туфли землю, пока мать вешала сушиться бюстгальтер.

— Сколько раз я тебя просила не трогать мои вещи!

Туне кинулась к матери; они стояли обнявшись, и мать покачивала ее в своих объятиях. Эх, молодость, молодость!

Потом фру Андерсен уселась и принялась ощипывать курицу.

— Кстати, мне не нравится, что вы там наверху возитесь. Свалитесь и шею себе свернете.

— А где же нам еще? — Туне села рядом с ней. — Ведь детвора кругом, не повернешься.

— Постыдились бы так говорить, — фру Андерсен смотрела на детей, таскавших дрова. — У нас такой чудесный сад! Подумай только, у других ведь этого нет, вместо сада — газончик. Бедняги!

Она бросила взгляд на ясень, в ветвях которого еле виднелся гамак, качавшийся на ветру.

— Во всяком случае, в наше время мы жили на земле.

— Ты и отец?

— Да, мы с отцом.

— Расскажи, как ты его встретила. В первый раз. Фру Андерсен кивнула головой на автомобиль.

— В машине… — разочарованно протянула Туне.

— Да нет, просто возле дороги. Я ехала на велосипеде и проколола шину.

Фру Андерсен задумалась, погрузившись в воспоминания.

— Ну вот, сидела я у дороги, рвала цветы и ждала, когда кто-нибудь поедет мимо.

— И приехал отец?

— Да. В машине. Она тогда была красивая. Блестела вовсю.

— Папа тебе и починил велосипед?

— Нет, — задумчиво улыбнулась она. — Мы там пробыли ночь, а утром, когда встало солнце, закинул велосипед на заднее сиденье. И мы поехали домой.

— Сюда?

— Да. Он купил эту лавку у какого-то разорившегося торговца, почти даром, потому что в то время никто не хотел жить за городом. Ты не представляешь, чего в этой лавке только не было! Ткани какие-то, фарфор, печенье и консервы. И пиво. Масса пива. Мы целый год жили припеваючи.

— Почему же вы не поженились?

— Супружество — серьезное дело, Туне. И почти всегда кончается разводом и всякими пакостями.

— Но ведь не все же разводятся?

— Нет, — фру Андерсен посмотрела на двух женщин, проходивших мимо. — Нет, не все. И часто это самое скверное. Тянут лямку, грызут друг друга и считают, что делают добро своим детям. Просто больно смотреть. А не поженись они…

— Нет, те, кто любит друг друга, должны жениться, — упрямо заявила Туне.

— Кто это тебе сказал?

— Эрик.

— А ты не слушай мальчишек. Кстати, что он имел в виду? Он посватался?

— Что ты!

— Этого еще не хватало, — фру Андерсен явно стало легче на душе. Она принялась за костер. Над садом потянулся дым. Тут же с улицы набежали дети, одетые по-праздничному, будто на демонстрацию 17 мая[1], и расхватали куриные перья.

— Боже мой, до чего вы все нарядные! — сказала фру Андерсен.

— Мы идем на открытие детской площадки, — закричали наперебой ребята. — У нас будет оркестр! Самый настоящий, духовой!

— А моя сестренка будет разрезать ленту! — гордо сказал один из мальчишек.

— Врешь, просто ножницы держать будет!

— Давайте-ка идите отсюда. Что вам родители скажут, если вы все тут перемажетесь!

Ребята еще немножко повозились, поскольку разделить куриные перья без драки было трудно, потом ринулись за ворота.

Хотя Хермансен и считался председателем комиссии по детской площадке, движущей силой тут была фру Сальвесен. Мысль о том, что сад Андерсенов стал постоянным пристанищем всех детей поселка, не давала ей покоя.

Сначала Хермансен и другие члены правления относились к строительству площадки весьма скептически. И без того хватало забот: гаражи, ограда вдоль газонов, коллективные антенны… Но фру Сальвесен упорно стояла на своем. Она любила детей. Собственно говоря, именно любовью к детям и объяснялось то, что у нее самой детей не было.

— Нам нужно сначала расплатиться с долгами, — говорила она всякий раз, когда Сальвесен заводил речь о ребенке. — Я желаю своим детям добра и не хочу, чтобы они росли в условиях недостаточно прочной экономической базы. Они должны чувствовать себя желанными.

Она работала в банке, в отделе учета векселей, пока ей не стукнуло тридцать четыре. Тогда и встретился Сальвесен. Она любила ходить в театр и на концерты. Любила ездить за город, одна или с подругой, хотя предпочитала ездить одна. Именно это и подействовало на Сальвесена, человека мягкого и добродушного, большого любителя природы, втайне мечтавшего о белом домике на берегу фьорда, загорелых детишках, резвящихся на пляже, и о жене, ожидающей его на мостках, чтобы приветливо махнуть рукой, когда он подплывет на лодке с хорошим уловом макрели. Из всего этого у него не было ничего. Зато был красивый стандартный дом, участок в 400 квадратных метров с декоративными многолетниками и живой изгородью. Мебель, телевизор, холодильник и жаровня, за которые каждый месяц надо платить рассрочку. И жена. А детей, с которыми он ходил бы в походы, не было. И не потому, что он не был способен иметь детей, кажется, такие способности были, хотя и не до конца проверенные.