Андерсен-Кафе - [52]

Кстати, уже несколько минут мы, будто старые приятели, сидели за круглым столиком и пили чай. Чернышевский вёл себя на удивление просто, без всякой напыщенности. Между тем человек, получивший несколько престижных литературных премий, не мог не понимать, что он на самом деле из себя представляет. А представлял он из себя личность незаурядную. Но я где-то слышала фразу: «Чем человек значительнее, тем проще он ведёт себя с окружающими». Надо сказать, что жизнь, с её порой необычными встречами только подтверждает эту истину.

Ну, не буду отвлекаться. Я, кажется, остановилась на том, что Александр Иванович Чернышевский любезно согласился выпить со мной чашечку душистого чая. Во время нашего разговора Андерсен преспокойно сидел у писателя на руках. «Чувствует, с кем имеет дело», — подумала я.

Итак, набравшись наглости, я спросила Александра Ивановича как это ему удалось наткнуться на моего «Кота».

— А очень просто, — ответил он. — Совершенно случайно. Зашёл я как-то в Дом книги, чтобы по привычке пошуршать листочками, то есть полистать новых авторов…

Так он и выразился «пошуршать листочками». У Чернышевского, как я успела заметить, особенное чувство юмора.

— …Ну вот, вижу обложка привлекательная, котик на ней внушительный. Дело в том, что у меня, Любовь Сергеевна, очень похожий кот был, совсем такой же, как у вас на обложке. Моего Жориком звали. Кстати, а чьи это у вас коты в книжке фигурируют?

— А это разные коты, — любимцы моих друзей, знакомых. А вот Андерсен, к сожалению, совсем не любит фотографироваться: как увидит направленный на него фотоаппарат, сразу уходит, — пожаловалась я.

— Ну что ж, надо уважать право личности на свободу, — рассмеялся Чернышевский. — Так вот, Любовь Сергеевна полистал я в Доме книги вашу книжечку. Вижу, картинки вроде бы симпатичные, бумага хорошая. Дай думаю, куплю, может, когда и почитаю от скуки. Ну вот и почитал.

— И как? — с замирающим сердцем спросила я.

— Ну… — он замешкался с ответом. Во время этой паузы, мне казалось, что моё сердце вот-вот лопнет от напряжения.

— Как? — переспросил он. От этого его «как» я чуть не упала в обморок. — Ну, как, — задумчиво повторил он. — Живо и позитивно.

Я облегченно вздохнула. Будто груз с плеч свалился.

— Не скучно написано, не скучно, — одобрительно прибавил он.

— Правда? — немного недоверчиво спросила я.

— Правда, правда. Продолжайте в том же духе. Читается легко, — поддержал меня Чернышевский.

— А что вам… больше всего… — начала было мямлить я.

— Вот Андерсен ваш больше всего мне и понравился, — сказал Александр Иванович. — Видите, даже зашёл, чтобы взглянуть на такого удивительного кота.

Как назло Андерсен сейчас не выглядел особенно мудрым. Он сильно похудел за время болезни, а выздоровев, на радостях так разрезвился и разыгрался, что теперь с его мордочки не сходило незнакомое мне прежде выражение наивного восторга.

— Андерсен недавно тяжело переболел, Александр Иванович, поэтому сейчас он далеко не в лучшей форме, — оправдывалась я.

— Ну что ж, главное, что кот поправился. А лучшая форма — это дело, по-моему, наживное, — сказал писатель.

— Спасибо. Спасибо вам, Александр Иванович, — расчувствовалась я. — За всё. За ваше доброе отношение, за снисходительность, за… — от волнения я запнулась и совсем смешалась.

— Всегда пожалуйста, Любовь Сергеевна, обращайтесь, — весёлым тоном сказал он. — Мне ведь зайти-то к вам было совсем не трудно: у меня неподалёку от вашей лавки одно важное дело внезапно образовалось. К тому же, при всех моих недостатках я не слишком ленив. Да и семь верст ведь — не околица!..

Чернышевский помолчал, а потом заговорил уже серьёзнее:

— По моему глубокому убеждению, Любовь Сергеевна, если человек начинает писать о чём-нибудь добром, его нужно поддержать. Раньше, быть может, ещё несколько лет назад, это и не так важно было… Но не сейчас. Слишком много нынче негатива и в жизни, и в книгах. Читаешь порой нынешних авторов и даже разболеешься сердцем и душой. Один, кажется, всю мыслимую и немыслимую грязь собрал и вылил на страницы своей книги; другой старается без передышки окунать читателя в самое безнадёжное отчаяние, — такое, чтобы ни просвета, ни выхода. Идея у всех этих авторов одна: «Всё вокруг плохо, а выхода никакого нет и быть не может», — только подают они её по-разному. Но, если фантасты, по крайней мере, пытаются предложить какой-нибудь альтернативный мир, то так называемые реалисты-упадочники, как правило, вообще ничего не предлагают. Не хватает сейчас позитивной литературы. Есть, безусловно, настоящие авторы и в нынешние времена… Но их не так уж много. А вот упадничество в литературе во всех его проявлениях цветёт и пахнет. А пахнет-то оно как море в прибрежной полосе, в пору цветения водорослей. Не были у моря в такую пору? А я бывал. Запах, надо сказать, очень неприятный. Вот в чём дело-то… Потому я вам и советую, Любовь Сергеевна: продолжайте писать… Да, чуть не забыл!.. Мои-то книжки тоже не забывайте почитывать! — и он хитро прищурился..

— Я их читаю, читаю, Александр Иванович, — обрадовано затараторила я. И это была чистая правда!