Анатомия скандала - [65]

Детей она оставит в Девоне. Незачем тащить их обратно в Лондон и подвергать тому, что неотвязно мучает Софи, — вероятность, что мужа не оправдают, неотступный страх, что показаниям Оливии поверят и Джеймса признают виновным в изнасиловании.

У нее сжалось горло. Она не должна позволять себе этому верить. Да, ее Джеймс страстный, упрямый и даже напористый в сексе — он нужен ему чаще, чем ей, и иногда муж пристает к ней как с ножом к горлу, но всегда останавливается, если Софи говорит «нет», всегда смиряется, если она не хочет!

Дети носились по пляжу — два ярких пятна, красное и синее, словно воздушные змеи, подхваченные ветром и бросаемые из стороны в сторону, бешено мечась с нерастраченной энергией. Сердце Софи переполняла нежность: глядя на детей, она успокаивалась. Это дети Джеймса, и в ней рождалась тихая уверенность: мужчина, принимавший участие в их создании, неспособен на изнасилование.

Весь этот кошмар — месть отвергнутой женщины, которая обратилась в газеты, а потом решила пойти дальше. Королевская уголовная прокуратура вцепилась в ее заявление, хотя, как Оливия дала понять вчера на перекрестном допросе (ну или так Софи это поняла), у нее оставались сомнения.

«Я любила его и хотела его», — призналась истица, когда ее спросили о сцене в лифте. Софи знала, что такое желать Джеймса, и понимала неистовую, жгучую ревность той женщины, когда он предпочел ей свою жену, и унижение, толкнувшее Оливию на фатальную, глупую месть.

Это дело вообще не должно было дойти до суда — такую позицию они займут, когда Джеймса оправдают. Софи помнила, как Крис Кларк лаконично заявил: вина ложится на сторону обвинения, у которого хватило наглости возбудить производство без всяких оснований, кроме политической выгоды, в то время как настоящие преступники уходят от наказания.

Приободрившись от этой мысли, Софи зашагала энергичнее. Ей вспомнилось кое-что пережитое до замужества — то, что ошибочно принималось за согласие на секс на вечеринках в старших классах, когда мальчишки непременно хотели все попробовать и иногда легче было просто уступить. Она не утверждает, что парни были правы, и меньше всего хотела бы, чтобы такое случилось с Эм, но сейчас Софи тоже могла бы обвинить их в изнасиловании или как минимум в посягательствах сексуального характера, при том что вся их вина состояла в буйном молодом эгоизме, а ее — Софи ведь тоже в этом участвовала — в неумении общаться, неспособности дать отпор, решительно сказав: «Я этого не хочу. Пожалуйста, не делай этого со мной».

Софи наизусть выучила юридическое определение изнасилования, оно может быть доказано только в том случае, если жюри убедится: ее муж на момент введения члена знал, что Оливия не согласна на секс. Но зачем бы Джеймс стал продолжать, знай он об этом? Пусть он страстный, безрассудный, упрямый, но он не животное, да и Оливия призналась, что хотела его, что, когда они столкнулись, поцелуй был взаимный, что она по своей воле вошла в лифт.

У Софи немного отлегло от сердца. Это просто яркий пример нелепой политкорректности. Она представила себе лицо главного редактора «Дейли мейл», когда Джеймса оправдают, и попыталась улыбнуться, идя по песку к своим детям, бросавшим осколки сланца в свинцово-серое море. Ее муж не идеален, иногда он ведет себя неправильно, может быть неверным и даже грубым (Софи не сомневалась, Джеймс не собирался возобновлять отношения с Оливией и в лифте действительно ее использовал), но он не насильник. Здравый смысл и закон подсказывают, что с него нужно снять это обвинение, способное исковеркать им жизнь, разве не так?

Ей станет легче, когда они увидятся, поговорят наедине и она посмотрит мужу в глаза. Газеты всегда раздувают сенсации, подчеркивая детали, которые все искажают. «Нечего было передо мной вертеть бедрами»… Софи чувствовала угрожающий вкус этих слов на губах.

— Мама, мама! — Голос Эм вывел ее из задумчивости. Дети уже рылись в мусоре, вынесенном прибоем. Дочь протягивала ей на ладони что-то похожее на крошечную ракушку, только окровавленную.

— Смотри! — Эм улыбнулась какой-то незнакомой улыбкой. — У меня зуб выпал, который шатался!

Софи забрала у дочери твердый комочек, похожий на неровную жемчужину, — еще одно доказательство, что Эм теряет последние связи с детством и быстро взрослеет.

— Зубная фея найдет меня в Девоне? А она похожа на Санта-Клауса?

Софи внимательно посмотрела на дочь. Девочке девять лет, она слишком взрослая, чтобы верить в зубную фею или Санта-Клауса, но Эмили себе на уме — знает, что, подыгрывая взрослым, получит блестящую фунтовую монету, а на Рождество — полосатый чулок, набитый подарками. А может, Эм, как и ее мама, сознательно решила во что-то верить, потому что ей так больше нравится, и неважно, что это неправда? Дочь верит в зубную фею, совсем как Софи верит, что Джеймс не мог произнести ту фразу, потому что ей очень хочется так считать.

Софи кашлянула.

— Обязательно найдет, — ответила она с деланой веселостью. — Может, ты напишешь ей письмо и положишь под подушку, а в письме объяснишь, что это все равно ты, хотя и в Девоне?