Анатомия развода - [29]

Когда-то, давным-давно, у нее был неплохой голос, а по нынешним микрофонным временам просто хороший. Она пела в институтской хоре, выступала и с сольными номерами. Сейчас, слушая многочисленные ансамбли, она просто в ужас приходит от безголосости поющих в них. Ее выводит из себя и их манера держаться на сцене, и то, как они только открывают рот, из которого не вылетает ни одной стоящей мелодии. У нынешней песни нет голоса. Так считала Анна. И именно с ее точкой зрения считалась даже Ленка.

Анна напевала в кухне какую-то немудрящую мелодию и успокаивалась. Пока все ее ходы были, на ее взгляд, и разумны, и правильны. Алексей не стал кричать, как кричал тогда, когда все началось из-за полов. С ним, видимо, побеседовали, и он испугался, что совершенно естественно. Как бы там ни говорили, что теперь в эти дела не вмешиваются, жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. Анна даже представила, как через какое-то время шутливо скажет Алексею: «Эта мудрость на все случаи, жизни годится и на наш сгодилась». Мирное завершение всей истории казалось ей не просто возможным - неизбежным. Не пойдет Алексей ни на какую конфронтацию, не такой он человек, и она перестала петь и прислушалась: в кабинете было тихо. Анна взяла тряпку и, мурлыкая что-то под нос, пошла протирать пыль в его кабинете.

Алексей лежал на боку, подложив руки под голову. Он закрыл глаза, когда вошла Анна, - вот и вся реакция. Никаких «уйди», «не заходи», «не трогай». Она вытерла пыль на письменном столе, подоконнике, журнальном столике. Обычно, чтобы протереть побрякушки на стене, она становилась прямо ногами на диван, но не станешь же это делать при лежащем муже? Анна потопталась и пошла к двери, но на секунду задержалась:

– Тебе нехорошо? - спросила она.

Алексей не ответил. Собственно, ответа она и не ждала, но было что-то в позе мужа такое жалкое и беззащитное, что вызывало желание ему помочь. А то, что он промолчал, - понятно, ему предстоит вернуться из этого путешествия, которое Анна с ходу окрестила: «обмен жены», и удивилась своей способности еще иронизировать. Но тут же решила, что это прекрасное качество в той ситуации, в которую она попала. А что закатила истерику в учительской, так это еще раз подтверждает, что она женщина, значит, может быть в чем-то и непоследовательной. Размышления натолкнули Анну на элементарное объяснение всего происшедшего учителям. Инспекторша довела ее до психоза, указав на ее вид, задела в самое женское, ну вот именно оно - женское - в ней и прорвалось. То, что когда-то показалось в отношениях с Алексеем, выросло до размеров угрожающей реальности, вот истерика и случилась. Но все равно она благодарна всем, всем, всем за участие и за звонок. Там, в парткоме, тоже, конечно, не» дураки, никакой истории из этого не сделали, а с Алексеем поговорили, чтоб был осторожен с разными разведенными дамами. Ничего не будет плохого, если о плохом не думать. И наоборот, беду можно накликать одним опасением, что она придет.

Сейчас, выйдя из кабинета, Анна даже пожалела Алексея. Что ни говори - мужики народ беспомощный. И слава богу! Может, именно это их качество и создает какое-никакое равновесие в мире. Спокойно и надежно для человечества, когда они вот так, скрючившись, лежат на диванах под своими игрушками. Но в этих лихих философствованиях Анны развилось нечто, что тем не менее начинало ее тревожить. Пока она усиленно думает о хорошем - все в порядке. Стоит же на секунду отвлечься - начинает болеть сердце. Нет, надо во всей этой истории ставить точку, ощутимую, окончательную… Придет Ленка, она возьмет ее за руку, они зайдут к Алексею и скажут: «Дорогой ты наш! Мы не с улицы. Мы твои жена и дочь… Не надо нас мучить… Давай все решим - раз и навсегда».

Но разве дождешься Ленку, когда она нужна? Противная стала девчонка, гуляет допоздна, дерзит и, видимо, покуривает. Правда, все они сейчас сигаретами балуются, но Анна к этому относится спокойно. Не будет ее Ленка ни курящей, ни пьющей, ни гулящей. Побродит по краю жизненных соблазнов и отойдет в сторону. А то, что вкусит запретного, не страшно, а в чем-то, может, и полезно. Сама Анна по краю не ходила, и такая в ней просыпалась временами тоска по неизведанному. Не такая, конечно, чтоб жить не хотелось или чтоб твоя собственная жизнь показалась никудышной, нет! Но вот иногда идешь по улице, а рядом затормозит машина, и выйдет из нее женщина в каком-то неимоверном наряде, простучит мимо каблучками, а ты со своими пудовыми сумками-авоськами смотришь ей вслед, и становится тебе тошно. Аннина бабушка, покойница, говорила ей в детстве о счастливых людях: «Ай, никакого секрета… Они в детстве дерьмо ели». Вот и Анна, провожала глазами этих ирреальных женщин нашего времени, без тяжелых сумок, без стрелок на колготках, без этого иссушающего мысль и плоть вопроса в глазах - где и почем, провожала и думала: в детстве они дерьмо ели. Почему-то это утешало, успокаивало. Она вот не ела. И Ленка ее, увы, не ела тоже. Поэтому побродит, побродит Ленка по краю Греха и вернется в праведность: к сумкам, пеленкам, общественному транспорту… Правда, машину у отца она запросила. Не такая уж вздорная мысль… Надо будет, когда кончится вся эта история, взять и купить им машину. Влезть в долги, как все делают, и купить. И у Алексея будет дело, и Ленке будет приятно, и Анна выйдет однажды из машины и процокает мимо какой-нибудь замордованной тетки, и станет для этой тетки минутной тоской по неизведанному благополучию.