Анатомия любви - [96]

Джейд поглядела так, будто не поняла, зачем я это сказал. Но я-то знал: она все прекрасно поняла. Было нечто нарочитое в ее взгляде, утверждение, что она не уловила смысл моей фразы. Однако Джейд всегда умела заполнять молчание, обрамлявшее мои высказывания, умела представлять себе то, что вижу я, не заставляя меня описывать это. Именно ее интуиция изначально навела нас на мысль, которая вскоре затмила собой все прочие предположения: мы вдвоем живем в мире, отделенном от обыденной жизни и превосходящем ее. И сейчас ее наигранное недоумение лишь подтвердило, что она до сих пор в точности понимает меня, понимает, как понимала всегда, и как, наверное, будет понимать, ибо Джейд понимала меня в самом истоке, умела проследить происхождение моих слов до момента их зарождения: изменение тока крови, побуждения, неосознанные страхи.

– Может, позвонить и заказать что-нибудь? – спросил я, проходя через комнату и смахивая газету с кровати. – Кофе или вина?

– Только если сразу принесут. – Она сосредоточила свое внимание на комнате, запоминая интерьер, высматривая место, чтобы присесть.

– Вино будешь? – спросил я.

– Да. Хотя у меня что-то случилось с эмалью, и теперь от вина на зубах появляются пятна. – Она показала мне нижние зубы.

Я присел на край постели и позвонил в обслуживание номеров.

– Будьте добры, два бокала красного вина. Все мы не молодеем, – заметил я, вешая трубку.

– Счастливчики.

Она уселась нарочито неграциозно, вздохнула, открыла молнию на дорожной сумке. Покопалась в ней, но ничего не достала.

– У тебя есть аспирин? – спросила она. Я помотал головой. – Черт! – воскликнула Джейд.

– А что случилось? – спросил я.

Ошибка.

Она села чуть прямее и отодвинулась от меня.

– Мой отец погиб. Я побывала на похоронах. Со своими чокнутыми родными. У меня менструация. И еще я сижу на специальной белковой диете, чтобы сбросить десять фунтов. – Она подняла бровь и кивнула, словно спрашивая: «Достаточно?»

Я силился что-нибудь сказать, но слова не приходили. Я подумал, может, предложить ей помассировать виски и шею, но подобный жест был бы явно не в моем стиле. А затем я совершил глупейшую ошибку, подумав о том, что у нее менструация, и представив, как дюймовый конец веревочки от «Тампакса» путается в волосах на лобке. А в следующее мгновение пришло воспоминание, как я берусь за эту веревочку, наматываю на палец, как будто собираясь запустить йо-йо, и вытягиваю из нее пропитанный кровью хлопчатобумажный тампон. Эта мысль, при всей своей нарочитости и детальности, была совершенно некстати: ее хватило, чтобы ощутить Джейд в трех измерениях, и от силы интимного переживания, пусть даже извлеченного из памяти, с его неизбежным приливом жара, я едва не извивался.

– Я хотел спросить тебя, как прошли похороны. Только не знаю как.

– Это было ужасно, просто ужасно. И еще до безумия тоскливо. Я никак не могла осознать, что в этой банке лежит папа. Кремация сама по себе кажется мне ненормальной. Но если уж устраивать ее, то устраивать правильно. На костре. Чтобы все мы видели. Ну как я могу поверить, что человек действительно умер? Сначала проклятый телефонный звонок и несколько часов в компании впавших в истерику пьяных людей, а затем я сижу на складном стуле в толпе из пятидесяти человек, слушаю органную музыку и созерцаю урну. У меня нет никаких доказательств, что это случилось. Ну, то есть все вокруг говорят мне, что он умер, но я не уверена. Эти останки могут принадлежать кому угодно. – Она пожала плечами и подцепила пальцем золотую цепочку на шее.

– Пятьдесят человек, – произнес я.

– Причем многих я вообще не знаю. Что добавляет нереальности. Слезливые друзья Ингрид. Хотя сама Ингрид мне нравится. Наверное, по той же причине, по какой нравилась папе. Она искренняя. Сексуальная. Сколько она рыдала. Мама держалась весьма отстраненно. Казалось, ей не терпится, чтобы все это закончилось. Ингрид плакала так заразительно, что многие вокруг тоже заплакали, то есть те, кто иначе не стал бы. Но мама придвинулась ко мне и сказала что-то вроде: «Надо было захватить ведро холодной воды, чтобы вылить на голову этой женщине». Она странная дама, моя бедная мать. Одинокая. Мне кажется, сейчас ей немного легче. Говорил дядя Боб, о папе, о взрослении. Честно сказать, это было очень красиво. Я не подозревала, что Боб на такое способен. Но он едва ли не запел, и со своего места я видела слезы у него на глазах. Из-за него я заплакала, но на похоронах всегда плачешь, что бы ни говорили. Я поглядела на маму, когда говорил дядя Боб. Она держала меня за руку, и я посмотрела на нее. Я видела, что ей ужасно хочется расплакаться, но будь она проклята, если позволит себе. Слезы – это для Ингрид. Наверное, так она рассудила, пусть Ингрид плачет. Как будто бы мама слишком хорошо знала папу, чтобы плакать о нем. Вот таким мошенническим способом она отстраняется практически от всего.

– Я был с Энн, когда ей сообщили, что Хью погиб. – Я был уверен, что первым делом Джейд рассказали об этом.

– Знаю. Она мне говорила. – Джейд на мгновение сощурилась.

– И тогда она плакала. Очень сильно. Если это, конечно, тебе важно.