Анатолий Зверев в воспоминаниях современников - [74]

Вообще, во всём поведении и облике Зверева была очевидна склонность его к эпатажу. Конечно, он отчасти всё время придуривался. Однако маска юродивого, как мне кажется, не только защищала его внутренний мир, куда не было ходу никому, не только скрывала боль и ужас, которые он испытывал от жизни, но и давала полную свободу от всех наших условностей и дурацких приличий, позволяла жить совершенно в другом измерении и быть абсолютно внутренне свободным.

Чисто коммерческая сторона собственного творчества мало его интересовала, и часто он тут же отдавал свою только что созданную работу без всякой платы, или брал чисто символическую мзду. Так, например, проведя у меня вечер и сделав 2–3 прекрасные вещи, на вопрос, сколько я ему должен, говорил что-нибудь вроде: «28 рублей 34 копейки». Когда я предлагал ему 50 или 100 рублей, он требовал именно 28 рублей и 34 копейки. Под внешней экстравагантностью подобного жеста, несомненно, скрывалась Толина деликатность и щедрость. Современному читателю, не заставшему те времена, будет интересно узнать уровень тех цен, чтобы понять, что представлял в смысле покупательной способности Толин гонорар. Он был скромный, но это не была подачка. Водка стоила тогда примерно три рубля, коньяк четыре, бутылка пива — 30 копеек, за три рубля можно было проехать на такси через всю Москву. Средняя зарплата советского человека составляла примерно 150 рублей. Я думаю, 25–30 рублей нужны были Толе на пару дней, чтобы его радушно приняли с выпивкой и закуской менее удачливые друзья-художники. Большая сумма в кармане при его бродяжьей жизни могла таить для него даже определенную опасность. Так же трудно представить современному читателю тот культ Зверева, который начал создавать еще Г. Д. Костаки и который к 60-м, 70-м годам достиг своего пика у его многочисленных поклонников в среде творческой и технической интеллигенции, у дипломатов, иностранцев и пр. В их домах он любой клочок бумаги, как царь Мидас, мог превратить в денежный эквивалент. Отчасти этим также объяснялось его пренебрежение к деньгам. Главным же, конечно, были абсолютная неприхотливость и непритязательность, принципиальное неприятие материальных обывательских, буржуазных ценностей. На первом месте было человеческое общение, а искусство — высшей формой такого общения (не случайно это почти всегда были многочисленные портреты хозяев, их друзей, детей, собак, кошек и т. п.).

Показательно, что покупателей он делил на два разряда: «академиков» и «студентов», то есть на богатых и не очень. Соответственно были и разные цены.

На эту тему я расскажу одну характерную историю. Как известно, Толя с 60-х годов дружил с вдовой Асеева, Ксенией Михайловной. Дома у Асеевой висели её многочисленные портреты, сделанные Толей, в которых чувствовалось его восхищение ею. Иногда он ей очень льстил, изображая просто ангельской красоты молодую женщину. Много было и «портретов» её кошек, а также известных Толиных петухов, самого высокого уровня. Чувствовалось, что когда-то он проводил у неё много времени, так как в папках хранилось большое количество работ. Ксения Михайловна была просто покорена его творчеством, говорила о нём с восторгом. Я помню, что рядом с работами Толи висел её прекрасный портрет во весь рост работы Д. Штеренберга, написанный в 1926 году, на котором она была юной и красивой. Однако Асеева отдавала решительное предпочтение работам Зверева. В то время, когда я несколько раз встречался с нею, их отношения стали весьма непростыми. Она уже устала от Толиных выходок, набегов его собутыльников и дружков. Она говорила, что уже больше почти не пускает его, а выдает ему по десятке через дверную цепочку, когда он появляется пьяным или не один. Она жаловалась, что иногда Толя спьяну рвётся в квартиру, затем, устав и обессилев, применив все способы, вплоть до поджигания двери, укладывается спать на коврике под дверью. Уходя, я действительно обратил внимание на обожжённые клочья ваты, торчавшие из-под разорванного дерматина обивки. Хотя я и слышал о Толиных взрывах агрессивности, сам его таким никогда не видел. Наоборот, он запомнился мне очень добрым, мягким и беззащитным. Я появился у Асеевой, мечтая приобрести её портрет. Она была не против, говоря, что деньги пойдут Толе, но не все сразу, так как она ему выдаёт только небольшими частями. Однако Ксения Михайловна сказала, что ей необходимо посоветоваться с Толей о цене и чтобы я позвонил ей через несколько дней. Когда я после звонка приехал к ней за портретом, на его обратной стороне было написано Зверевым сначала «350», затем зачёркнуто и написано «150». Ксения Михайловна объяснила мне, что Толя снизил цену, поняв из её рассказа, что я «студент», а не «академик». Этот прекрасный портрет маслом, где Асеева была изображена со светло-золотыми локонами, самим Зверевым был назван: «Жёлтый водоворот и жёлтая щека слева и т. д.». Портрет был затем на единственной в Союзе прижизненной персональной выставке Зверева в Горкоме графиков на Малой Грузинской в 1984 году, которую целиком организовал Владимир Немухин, собрав по друзьям и знакомым большое количество прекрасных работ. Сам Толя в организации выставки участия никакого не принимал, хотя после открытия часто приходил пьяный и отсыпался в комнатах администрации, чем всех страшно утомил.