Анатолий Зверев в воспоминаниях современников - [66]

Единственным, кто смущал налётчиков, был находящийся в это время у Михайлова писатель Венедикт Ерофеев. Сжав в руке свой аппарат, при помощи которого он говорил после операции, Веничка с бесстрастным видом внимательно наблюдал за происходящим. Незнакомый предмет в руке Ерофеева несколько насторожил общественность. Помню, как ему чуть ли не приказали: уберите свой магнитофон и прекратите записывать.

Как-то из Вострякова, где Зверев на несколько дней остановился у знакомых, мы все отправились в Переделкино на вечер Новеллы Матвеевой. Толя поехал, конечно, просто за компанию. Не хотелось одному оставаться в загородном доме. Как и следовало ожидать, присутствие его на концерте оказалось недолгим. Не прошло и двух-трёх минут, как он, громко хлопнув сиденьем, направился к выходу, отпуская при этом поток разнообразных и крепких реплик. Зрители возмущенно зашикали. Я вышла вслед за ним в холл. Чинно проплывавшие мимо нас обитатели переделкинского Дома творчества поглядывали на Зверева с любопытным недоброжелательством, и не случайно. Я сразу и не заметила, что в зале он оставил свои туфли, возможно, натиравшие ему ноги. Так и шёл он в носках по паркету этого святого заведения походкой свободного человека. Конечно, туфли он не забыл, а, оказавшись в состоянии внезапно накатившего на него раздражения, нарочно оставил, хотя бы из любви своей к эпатажу. Где-то в укромном уголке присели на мягких креслах в ожидании своих. И вот, наконец, концерт окончен. Толпа зрителей вываливается на улицу и, разбившись на группы, направляется к станции. Уже совсем темно и холодно. Идёт мелкий, колючий снег. Мы все голодны и грызём какое-то пересохшее печенье. Толе предстоит ночевать в Востряково. По дороге он просит меня предварительно заехать с ним в Москву к Асеевой, чтобы занять у неё денег. Я тороплюсь домой и наотрез отказываюсь. Раздражение Зверева с каждой секундой нарастает, предвещая обернуться бурей. Неожиданно, отделившись от какой-то группы людей, к нам присоединяется пожилой человек. Лицо его кажется мне знакомым.

Некоторое время он идёт молча рядом, а потом вдруг предлагает:

— Давайте я поеду с ним в Москву.

Ничего не понимаю.

— Да, но ведь уже очень поздно, — говорю я ему, — а ведь надо ещё и вернуться с ним обратно.

Но незнакомец подтверждает своё предложение. За разговором отрываемся с ним немного вперёд. Не выдерживаю и спрашиваю:

— Простите за любопытство, но почему вы проявляете к этому человеку такое участие?

В ответ слышу:

— Он напоминает мне чем-то Ван Гога.

— А вы не знаете его?

— Нет, не знаю.

— Это московский художник, Анатолий Зверев. Может быть, вы не слышали о нём?

Незнакомец на секунду приостановился. На лице его искреннее удивление.

— Как? Это тот самый Зверев? Так ведь я давно о нём слышал и мечтал хоть раз увидеть.

Теперь удивлена я. Ведь Толя многим напоминал Ван Гога — как своим творчеством, так и судьбой.

Уже потом я вспомнила этого человека. Им оказался страстно увлечённый живописью физик, профессор Новосибирского университета Юрий Иванович Кулаков. Как-то, ещё много лет назад до этой случайной встречи, на одной из московских квартир он рассказывал собравшейся молодёжи о творчестве Сальвадора Дали, сопровождая рассказ показом слайдов. По тем далёким временам для многих это было в новинку. Уже потом, когда Толи не стало, вспомнив этот эпизод, я посвятила ему стихотворение.

Памяти Анатолия Зверева

Да, рядом с нами жил Ван Гог.

Но после смерти нужен срок,

Чтобы признание пришло.

На этот раз оно взошло

Ещё при жизни, видит Бог.

Да, рядом с нами жил Ван Гог.

Он мог нарисовать весь мир.

Где он бывал — был всюду пир.

Он погружал то в смех, то в плач.

Он был и жертва, и палач.

Палач — где не душа, а фарш.

И обнажалась кистью фальшь.

Он нищим был и богачом.

И слабаком, и силачом.

Сносил гоненья, недоверье,

С улыбкою прощал Сальери.

И часто спал он у дверей

Своих поклонников-друзей.

Он виден был — издалека.

Походка… Так была легка.

Одежда? Разве в этом соль?

Шагал по улице король!

Шагал по улице Сократ.

Нет. Он мудрей был во сто крат:

Свободней — не было его.

Отказываясь от всего,

Раздаривал себя вразнос.

И пил, и голодал, и мёрз,

Но всё, что надо — сделал в срок.

Да, рядом с нами жил Ван Гог.

ЛИЛЯ ПАНН Мой Зверев

Звонок в дверь, провозгласивший прибытие к нам художника Анатолия Зверева за несколько месяцев до нашего отъезда из России навсегда, отличался от всех слышанных мною раньше: замысловатое чередование длинных и коротких звонков было музыкальной фразой, вестью. Скоро мы узнали, что этот характерный звонок был чем-то вроде визитной карточки у него. Услышав его, хозяева кричали: «Зверев!» Одни — радостно, другие в ужасе. Чаще всего — и в радости, и в ужасе. Начинался праздник истинного искусства, но водка лилась рекой, и наутро тоже, и все последующие дни (и месяцы), пока, наконец, хозяева с величайшими угрызениями совести не сплавляли Зверева в место, где, по их соображениям, он мог завязнуть надолго.

Мы же сплавились сами, избавив себя от будущих мук выгонять любимого художника на мороз. Зверев появился у нас, когда вопрос, ехать или не ехать, наша семья решила утвердительно, но с властями этой новостью мы ещё не успели поделиться. Чем, как не искушением Судьбы было появление (и конечно, последнее) в нашем рядовом семействе доселе незнакомого нам вида человека — гения? «Это тоже Россия, из которой ты уезжаешь навсегда и которую нигде не сыщешь — непредсказуемо талантливая, безудержная, лиричная…» — всё чаще приходило мне в голову после очередного его шедевра, создаваемого у нас на глазах, после рассказов о его красочном прошлом, после посещений с ним домов известных коллекционеров, хранивших его лучшие — ранние вещи, после прогулок с ним по подмосковным лесам, в которые он охотно отправлялся с нами…