Анатолий Жигулин: «Уроки гнева и любви…» - [2]
1939 год. В Европе вспыхнул пожар второй мировой войны.
«Если завтра война, если завтра в поход…» — пели советские люди, и каждый готовил себя внутренне к завтрашней войне, к завтрашнему походу… И в песне находили нужное так всем единение.
1940 год. В Европе бушует пожар второй мировой войны. Март. Окончился скоротечный, но тяжелый финляндско–советский военный конфликт.
1941 год. Европа повержена. «На границе тучи ходят хмуро…»
22 июня 1941 года…
Это, так сказать, наша общая история, но в нее тонкой ниточкой вплеталась судьба каждого, и теперь ежеминутно эти ниточки рвались навсегда.
«Налеты, воздушные тревоги, аэростаты воздушного заграждения. Стрельба зениток. Новенькие блестящие осколки зенитных снарядов. Бесконечные переводы из одной школы в другую — школы занимали под госпитали. За учебный 1941/42 год я учился по крайней мере в шести–семи школах», — вспоминает ту пору Анатолий Жигулин. Но это не только его личное воспоминание, это воспоминание целого поколения, чье детство пришлось на войну. Пройдет четыре года с момента окончания войны, и Владимир Соколов напишет: «Уже война почти что в старину. В ряды легенд вошли сражений были. По книжкам учат школьники войну, а мы ее по сводкам проходили». Действительно, война в сознании мальчишек и девчонок военной поры была продолжительным и всеохватывающим впечат–лением. «А мы ее учили по складам от первых залпов городских зениток до славы тех салютов знаменитых, которых силы я не передам». Но это не простая констатация факта, не простое обращение к собственной биографии или даже биографии своего поколения. Это взгляд в «великую боль» через собственное детство, которое пришлось на войну, и взгляд на современность через великий подвиг своего народа. Он–то и составил этическую основу поэзии тех, кто войну «по сводкам проходил».
Но у Анатолия Жигулина судьба оказалась превратнее, чем у многих его сверстников. Он войну «проходил» не только по сводкам…
«Фронт был далеко, где–то еще за Курском, то есть километрах в 220–250. По тем масштабам Воронеж был довольно глубоким тылом, — продолжает свои «военные» воспоминания Анатолий Жигулин. — Второго июля сорок второго года тихим–тихим, ранним летним утром проводила мама меня и брата моего Славу (он на полтора года младше меня) в детский санаторий в селе Чертовицком. Это километрах в 20–25 севернее Воронежа — по Задонскому шоссе и направо… В общем, теперь наша семья разделилась волею судеб на три части: отец в это время находился в туберкулезном санатории, я с братом в Чертовицах, мать с двухлетней сестренкой в Воронеже. В санатории мы пробыли недолго. Дня через два–три поползли слухи: немцы прорвали фронт. И в самом деле (об этом я узнал позже), танковые части немцев ворвались в Воронеж со стороны Семилук, по железнодорожному мосту через Дон, который не успели взорвать наши саперы. Еще до того, как немцы ворвались в город, нас было решено отправить к родителям, то есть в Воронеж…
Маленький санаторский автобус был набит до отказа. Я успел втиснуться, но для Славки уже места не было. Пришлось остаться… Ждать второго рейса...»
Долго, томительно тянутся в ожидании минуты, часы, а автобуса все нет и нет. Так и не дождались автобуса ни те, кто дожидался его здесь, в Чертовицах, ни те, кто дожидался его в Воронеже. По дороге автобус с детьми был атакован немецким самолетом. Прямое попадание бомбы. В живых никого не осталось.
И дальше взору и сердцу Толи Жигулина открылась живая картина войны. Отступающие наши войска. Бомбежки. Рев моторов. Грохот взрывов. Стоны раненых и немота убитых… Потом бесконечное блуждание по лесам, приют в незнакомых деревнях…
«Отец нашел нас под осень в селе Анна, километрах в ста восточнее Воронежа. Что сталось с матерью и сестренкой, ни ему, ни нам не было известно. Немцы заняли главную часть Воронежа, остановились на выгодных позициях, на правом высоком берегу реки Воронеж. По реке и проходила линия фронта. Левобережная (в то время очень небольшая) часть города была буквально стерта с лица земли…»
25 января сорок третьего года Воронеж был освобожден, но практически от города остались одни руины. И только много лет спустя Жигулин напишет стихи о той своей детской боли, которая прожгла его навсегда.
Но вот к строчкам «Вот и домик на улице узкой… Но была за углом — пустота…» нужно еще добавить, что в этом домике «за углом» остались мать и сестренка. И тогда на листе обгорелого черного железа написали мелом: «Мама! Мы живем по адресу: Студенческая улица, дом32, кв.8. Папа, Толя, Слава».
Встречи с произведениями подлинного искусства никогда не бывают скоропроходящими: все, что написано настоящим художником, приковывает наше воображение, мы удивляемся широте познаний писателя, глубине его понимания жизни.П. И. Мельников-Печерский принадлежит к числу таких писателей. В главных его произведениях господствует своеобразный тон простодушной непосредственности, заставляющий читателя самого догадываться о том, что же он хотел сказать, заставляющий думать и переживать.Мельников П. И. (Андрей Печерский)Бабушкины россказни.
...мы остановимся довольно подробно на произведениях Василя Быкова не только потому, что его творчество представляет для нас с этой точки зрения интерес, но и потому, что в свое время критика не проявила должного внимания к творческим поискам этого писателя.
В книге рассказывается об оренбургском периоде жизни первого космонавта Земли, Героя Советского Союза Ю. А. Гагарина, о его курсантских годах, о дружеских связях с оренбуржцами и встречах в городе, «давшем ему крылья». Книга представляет интерес для широкого круга читателей.
Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.
Народный артист СССР Герой Социалистического Труда Борис Петрович Чирков рассказывает о детстве в провинциальном Нолинске, о годах учебы в Ленинградском институте сценических искусств, о своем актерском становлении и совершенствовании, о многочисленных и разнообразных ролях, сыгранных на театральной сцене и в кино. Интересные главы посвящены истории создания таких фильмов, как трилогия о Максиме и «Учитель». За рассказами об актерской и общественной деятельности автора, за его размышлениями о жизни, об искусстве проступают характерные черты времени — от дореволюционных лет до наших дней. Первое издание было тепло встречено читателями и прессой.
Дневник участника англо-бурской войны, показывающий ее изнанку – трудности, лишения, страдания народа.
Саладин (1138–1193) — едва ли не самый известный и почитаемый персонаж мусульманского мира, фигура культовая и легендарная. Он появился на исторической сцене в критический момент для Ближнего Востока, когда за владычество боролись мусульмане и пришлые христиане — крестоносцы из Западной Европы. Мелкий курдский военачальник, Саладин стал правителем Египта, Дамаска, Мосула, Алеппо, объединив под своей властью раздробленный до того времени исламский Ближний Восток. Он начал войну против крестоносцев, отбил у них священный город Иерусалим и с доблестью сражался с отважнейшим рыцарем Запада — английским королем Ричардом Львиное Сердце.
Автору этих воспоминаний пришлось многое пережить — ее отца, заместителя наркома пищевой промышленности, расстреляли в 1938-м, мать сослали, братья погибли на фронте… В 1978 году она встретилась с писателем Анатолием Рыбаковым. В книге рассказывается о том, как они вместе работали над его романами, как в течение 21 года издательства не решались опубликовать его «Детей Арбата», как приняли потом эту книгу во всем мире.