Анатолий Серов - [15]

— Ну, вот что, — решительно заговорил Толя. — Мы этого так не оставим. Идемте с нами. Вас трое, мы вас по одному устроим пока жить у себя. Кто возьмет к себе донбассовца?

— Я скажу отцу!

— Идемте, мои тоже люди, пустят.

— Пойдем, пойдем. Их первым делом надо накормить. А что? Это же наши товарищи. Они даже уже фабзавуч закончили!

Охваченные чудесным порывом понимания и товарищества, надеждинские подростки выполнили свои обещания. Донбассовцы были устроены на ночлег, им достали продукты, взрослые пустили их в баню. С обувью только не вышло. Не было обуви. Вместо башмаков ребята раздобыли новые лапти, принесли. Донецкие металлисты возмутились:

— Що це за боркасы? Мы сроду в лаптях не ходили.

Толя расстроился.

Виктор успокоил всех:

— Ничего, лишь бы на завод пустили. А там увидят. По одежке встречают, по уму провожают. Ну, давай, Тошка, эти березовые полуботинки…

Пересмеиваясь, ребята обулись, привели себя в относительный порядок и отправились на завод, провожаемые ватагой своих новых друзей. Вахтер удивился.

— Донбассовцы, а в лаптях. Может, мазурики?

Пропустил все-таки. В цехе им дали задание, испытали. Приняли в механический цех.

Через некоторое время Толя узнал, что Виктор работает бригадиром слесарей и уже показал себя как активный комсомолец.

— Ну, ты хоть и старше, — объявил он ему, — а я тебя догоню, вот только осень придет.

Так завязалась дружба двух юношей, чистым родником пробежавшая через всю жизнь Анатолия.

Мартены

В сентябре 1925 года Толя был принят в школу фабрично-заводского ученичества Надеждинского металлургического завода. Вместе с Женей он попал в группу, которой руководил Николай Сухоруков, сам недавний фабзавучник.

Сухоруков привел свою группу в мартеновский цех знакомиться с производством.

У одной печи стоял пожилой рабочий, невысокий, с рыжеватыми усами и строгим взглядом. Сухоруков подвел к нему учеников.

— Новое пополнение, Иван Алексеевич. Будущие сталевары.

Иван Алексеевич окинул ребят своим придирчивым взглядом. Не заметил робости или забитости, с какой в давние годы поступали на завод дети рабочих. Пареньки смотрели смело, их глаза горели любопытством. Сталевар усмехнулся в усы, опустил темные очки и припал к «глазку» в громадной заслонке, наблюдая, как там, за этой железной стеной, бушует белое пламя.

Николай между тем негромко говорил ребятам:

— Иван Алексеевич — лучший сталевар на заводе. Его знают не только в Надеждинске, а и в Тагиле, и в Свердловске. У него, братцы, на работе каждая минута рассчитана. Ужасно не любит лодырей…

— И дураков, — добавил сталевар, услышав последние слова.

Толя подошел ближе.

— Эта печь куда больше, чем напольная у нас, на каменоломне. А как в ней шуровать? Не покажете, Иван Алексеевич?

— Тебя как звать?

— Тошка. А это мой брат Женька. Тоже будет сталеваром.

— Ишь ты! А хватит упорства? Лодырей мы посылаем на канаву шлак счищать. А у нас, на мартене, ребята должны стоять сильные, во всем первые.

— Тогда мы подходим, Иван Алексеевич.

— Добро.

Печи того времени не могли бы сравниться с современными мощными мартенами, работа которых полностью механизирована. Они были меньше и примитивнее. Но ребятам эти мартены казались могучими и вызывали к себе уважение. Сухоруков на занятиях в классе говорил ученикам:

— Наш завод дает государству чугун, сталь, рельсы. Пока мы работаем на старом оборудовании, но в будущем превратим мастерские: прокатную среднесортную и мелкосортную — в большие цехи, где работать будут по последнему слову техники. Может, как раз вам и придется решать эту задачу.

Сухоруков водил учеников по заводу, показывал им, какой это силач и красавец, как слаженно работают его просторные цехи. Он приучал ребят к технике, постоянно будил у них интерес к ней, к будущему завода.

В классах говорили о добыче руды. А здесь Толя видел, как эта темная руда превращалась в раскаленную добела огненную реку. В мартеновском цехе для него самым волнующим моментом был выпуск стали. Внезапно, но минута в минуту, когда наступал срок, пробивалось отверстие в печи, весь цех озарялся огненным светом, жидкая, сверкающая лава лилась в изложницы, выбрасывая тысячи искр. Лица людей казались пламенно-красными, их фигуры чернели на фоне мартена. Все вокруг становилось в глазах подростка особенно значительным, тут совершалось таинственное дело — превращение огня и чугуна во что-то новое, сильное, нужное всем людям.

Толя желал овладеть мастерством сталевара, желал вместе с другими молодыми уральцами делать новое, чудесное, удивительное дело преобразования жизни. И вместе с отцом. Константин Терентьевич словно помолодел. Округ, которому он отдал всю свою молодость, жил заново, «по-комсомольски», и это увлекало всех — и пожилых людей, и зеленую молодежь.

— Молодеет наш «седой Урал», — смеясь, говорил отец.

Толя гордился тем, что отец говорит с ним, как с равным. Но, как ни был увлечен учебой в ФЗУ, едва выпал снег и от города к рудникам пролегли гладкие снежные дороги — зимники, интересы Анатолия заметно раздвоились. Каждый вечер он забирал лыжи и мчался по зимнику. Всякий раз прибавлял себе по одному, по два километра, пока не стал добираться до Ауэрбаховского рудника — за тридцать километров от Надеждинска. Этот маршрут он установил для себя обязательным — шестьдесят километров в два конца.