Дед его застал еще крепостное право. Это было поколение крепостных уральских рабочих. Из всех слоев рабочего народа самая униженная, оскорбленная и зверски эксплуатируемая часть. Он был шахтером, рудокопом медных рудников с девяти лет. Как раз в этот год пришло «освобождение», «раскрепощение», и «вольный» ребенок был взят в шахту.
Мальчик не зачах, это был ствол от могучего корня. Старался, рубал руду не от зари до зари, а от темна до темна, по неделям не видя солнца. Вот так и вырос, женился на красивой девушке Дуне, труженице, мастерице на все руки. Да ведь Терентий и сам был красив, богатырской силы и доброго, верного сердца человек. Не заметил, как прошло время, а уж стали подниматься один за другим пятеро малышей. Отцу тогда еще и тридцати лет не было. Смотритель ему говорил:
— Трудненько приходится, Терентий Семенович?
— Ничего. По воскресеньям охотой промышляю, известно. Лес рядом. Дровишки на зиму заготовить, с ребятами грибов, ягод насбирать, а то и на Турье порыбалить.
— Способный ты работник. Послушай совета, бросай углубку. Помогу устроиться в технический надзор.
Терентий вежливо отказывался. Помимо других своих добрых душевных качеств, он был также преданнейшим товарищем и не мог пойти против своих. А быть надзирателем, надсмотрщиком за рабочими в то время считалось перейти в стан врагов. Правда, надсмотрщикам легче жилось — и усадебка, и коров парочка, и овцы, и свинья с поросем. И детей полегче в люди вывести. Но дед будущего воздушного рыцаря, небесного аса, по-прежнему спускался в шахту, когда рассвет еще не золотил дальние горные вершины.
Пользовался шахтер кайлом да матушкой лопатой и их подспорьем — ломом да клином. Вот и вся техника. Взрывы производились черным порохом, и лишь нескоро, впоследствии — динамитом. Нередко приходилось отбивать породу, лежа на спине, вытаскивать ее на себе и относить на свободное пространство. Молча, упорно углублялся он в черные недра. Горная вода, просачиваясь сквозь стены, непрестанно капала ему на спину, на голову, на плечи. Воздух был тяжелым. Углубщик с трудом переводил дыхание, тело покрывалось испариной. Изнемогая, выдюживал он каторжный «урок». Этого «урока» хватало на 12–14 часов. Да хоть и раньше управься, его все равно не выпустят на-гора до определенного часа. Пройдя по выработкам к стволу, он будет сидеть у «западни». Западней называли рабочие выход на клеть. Вымокший и дрожащий после ледяного душа подземной капели будет ждать. Ревматизм давно уже стал постоянным жильцом в организме углубщика.
Придя домой, старался размяться и согреться за колкой дров или починкой сарая.
Порой выходил на порог, присаживался на ступеньки, и тотчас его обсыпали играющие на дворе мальчишки. Вот тут-то проходил свою первую школу младший его сын Костя. Этот, еще крошка трех-пяти лет, заслушивался чудесными сказами, былями и небылицами, передаваемыми у рудокопов из поколения в поколение. Жадному воображению рисовались богатства, таящиеся в недрах. Вставали богатыри — охранители недр, окаменевшие и спящие тихим сном. Кто разбудит богатырей и отгадает три загадки, тому откроют они сказочные кладовые матери земли. Но только такой же сильный богатырь сможет их пробудить.
Домик стоял напротив дремучего леса. Поселок, где жил Серов, назывался Фроловские Самосуды. Название шло, видимо, от глухих времен кровавых расправ и диких нравов. Но и во времена углубщика Серова дичь и глушь царствовали в этих местах Северного Урала. Кое-где были школы и училища, кое-где селилась ссыльная братия революционеров — и свет знания редкими и тонкими лучиками пронизывал темноту. Кое-где!
— Учиться надо, — говорил Терентий старшему сыну.
— Буду шахтером, — отвечал Миша.
— Учись. Не шахтером станешь, а человеком.
— Разве шахтер не человек?
— Жизнь у него нечеловечья.
Костя-малыш угадывал:
— Богатырем будешь. Я вот стану богатырем.
— Ну, добро. Пожалуйста, хоть ты научись, стань большим богатырем и подыми братьев и мать к той самой человечьей жизни. С товарищами. Товарищества, сыны, не забывайте.
В темное утро летом 1885 года Терентий Семенович был поднят на-гора в бесчувственном состоянии. Он умер в тот же день.
«Шахтерский век — тридцать лет» — ходила горькая поговорка. Серов одолел этот рубеж, он прожил тридцать три года. Богатырю Илье Муромцу было тридцать три года, когда он отправился в свой славный путь. А вот миллионы других русских богатырей долгие века находили свою могилу, едва достигнув этих лет. Выдюживая свой жизненный «урок», они неизбежно надрывались, как надорвался Терентий.
