Анархизм. Суть анархизма - [99]

Но должна ли в таком случае существовать правовая принудительная организация?

Существует представление, будто наша юриспруденция приняла, как нечто самопонятное, следующую альтернативу, или состояние, совершенно свободное от законов, или правовое принуждение. По крайней мере с тех пор, как Гоббс (1588–1679) дал для свободного от правил «естественного состояния» формулу «войны всех против всех», ссылку на такую альтернативу можно постоянно видеть в том направлении, будто благодаря этому может быть оправдана дедукция права и государственной принудительной власти, тогда как из этого в действительности следует только желательность упорядоченной организации вообще.

Но из двух возможностей этой последней правовое принуждение, по-видимому, само по себе не заслуживает предпочтения; здесь более предпочтительны отграниченные от него мной раньше конвенциональные правила. Правовое принуждение наиболее удаляется от полной свободы отдельного человека в его целеположении для самого себя; претензии такого принуждения на объективное значение должны быть пролагаемы при помощи силы; да и на самом деле несколько странно, когда кто-либо не только должен подчиняться законам, которые он, может быть, отрицает и должен оспаривать по убеждению, но если бы вследствие этого он пожелал выйти и отказаться от всех действительно или мнимо хороших благ именно этого социального сообщества, он не мог бы этого сделать. Ведь правовой порядок, как я раньше указывал, предъявляет претензию на то, что только он один определяет, кто к нему принадлежит и кто его подданный; только он сам авторитетно указывает, в каких границах кто-либо свободен от предъявляемых им требований. Такая претензия права тем легче вызывает сомнение, раз только припоминается, как возникли и живут существующие правовые общества зачастую в случайных и неразумных исторических обстоятельствах и какую большую роль при их образовании во многих случаях сыграли произвол, низость и насилие.

Образование свободных товариществ при наличности одних только конвенциональных правил исправляет это затруднение. Здесь отдельный человек подчиняется тоже извне ему противостоящему закону, а именно такому, который обыкновенно оказывает совершенно особенное фактическое принуждение; но его притязания на значение идут лишь до тех пор, пока этот отдельный человек согласен ему подчиняться. Пока он принадлежит к союзу, до тех пор он подчиняется этим нормам; но только относительно того, принадлежит ли он к нему, он отвечает своим собственным решением. Позволительно для иллюстрации здесь еще раз напомнить пример свободных церковных общин в той форме, как требует их Зом, в противоположность принудительным претензиям церковного права, согласно которому оно само, а не верующий, стремится давать руководящие определения относительно принадлежности и возможного выхода из церковного общества, если даже оно и позволяет в данный момент ему выход по собственному благоусмотрению.

По отношению к этой двойной возможности упорядоченной организации попытка дедуцировать правовое принуждение как таковое из угрожающей в противном случае борьбы всех против всех совершенно устраняется. Между тем анархизм, направляясь главным образом на отрицание справедливости правовой организации, оспаривая и признавая произвольным насилием эту форму организации, в противоположность которой справедливы только конвенционально сожительствующие группы — нисколько не опровергается только что указанным философско-правовым воззрением.

Свойство закона, как правового принудительного веления, еще не рождает само по себе внешней безопасности подчиняющегося ему человека. Здесь главную роль играет содержание этого закона. На самом деле бывает так — и история дает тому достаточно примеров, — что в силу строгой организации на основании юридических норм господствует полная беззащитность подданных от действия властителей. И рабство по своей сущности существовало «благодаря праву», не обеспечивая при этом признававшимся тогда за предмет людям защиты жизни, семьи и собственности; каждый найдет массу исторических тому примеров, так как и среди свободных людей, в юридически организованном общественном теле, господствовал произвол, и о безопасности отдельного человека относительно названных благ часто не могло быть ни малейшей речи.

Но как бы плохо мы все себя чувствовали при наших современных отношениях, если бы мы были определенны только действием одного правового принуждения. Положение Эврипида: «χρηστόζ τρόποζ γ εστ ασφαλέοτεροζ νόμου»[1197] и ныне — нисколько не лишилось своей содержательности. Страх перед государственно налагаемыми наказаниями вряд ли является сильнейшим импульсом к исполнению господствующих правил. Совсем непонятно, почему могучего побуждения к урегулированному порядку, как его (побуждение) создают в отдельных людях опытным путем наши нынешние конвенциональные правила, не должно быть достаточно вообще для поддержания упорядоченной организации, и почему решительное давление, которое оказывали исторически наблюдаемые конвенциональные общества на окружающее, не может в общем обеспечить мирной и безопасной общественной жизни человеческой.