Анархизм. Суть анархизма - [29]
Но государство не свято. «Деятельность государства — это насилие; но свое насилие оно называет «правом», насилие же отдельного человека — «преступлением»[261]. Если я не делаю того, что хочет государство, «оно выступает против меня со всей силой своей львиной лапы и своих орлиных когтей; ибо оно царь зверей: и лев и орел»[262]. «Если вы и импонируете своему противнику, как сила, то вы не являетесь для него все же благодаря этому священным авторитетом; он должен стать разбойником. Но он не обязан иметь к вам почтения и уважения, хотя бы он и принимал во внимание вашу силу»[263].
Государство не способствует и благу каждого. «Я смертельный враг государства»[264]. «Общее благо, как таковое, не есть мое благо, но, наоборот, самое крайнее проявление самоотречения. Всеобщее благо может громко торжествовать, в то время как я должен «пресмыкаться»; государство может блистать, в то время как я терплю голод»[265]. «Каждое государство есть деспот, независимо от того, один ли или много деспотов или, как это полагают часто о республике, все господа, т. е. один властвует над другим»[266]. «Государство, правда, позволяет личностям свободно забавляться, но только они ничего не должны предпринимать серьезно, никогда не должны забывать его. Государство имеет своей целью только ограничение свободы каждого, обуздание его, подчинение чему-нибудь общему; оно держится до тех пор, пока каждый человек еще не стал всем во всех отношениях, и государство поэтому не что иное, как ясно выраженное мое личное ограничение, мое рабство»[267].
«Государство никогда не стремится к тому, чтобы сделать возможной свободную деятельность каждого, а всегда способствует только такой деятельности, которая связана с целями государства»[268]. «Государство старается парализовать каждую свободную деятельность посредством своей цензуры, своего контроля, своей полиции и считает это своей обязанностью, ибо этого в действительности требует самосохранение»[269]. «Я не имею права делать все то, что в состоянии сделать, но лишь ту только часть этого, которая мне дозволена государством; я не должен реализовать моих мыслей, извлекать пользу из моей работы, вообще я не должен делать ничего своего»[270]. Пауперизм — это продукт моей бездонности, проявление того, что я не могу себя использовать. Поэтому государство и пауперизм одно и то же. Государство не позволяет мне извлечь из себя мою ценность и существует только при моей бесценности. Оно всегда старается извлечь из меня для себя пользу, т. е. эксплуатировать меня, воспользоваться мною, хотя бы даже эта эксплуатация заключалась только в том, что я должен заботиться о пролетариате; оно хочет, чтобы я был каким-то орудием и для него»[271].
«Государство не может терпеть того, чтобы человек стоял к другому человеку в непосредственном отношении: оно должно быть между ними посредником, разъединять их собой. Оно отрывает человека от человека для того, чтобы стать в качестве призрака между ними. Те рабочие, которые требуют повышенной платы, признаются преступниками, как только они хотят добиться этого повышения силой. Что же они должны делать? Без принуждения они не добьются его, йо в принуждении государство видит самоуправство, исходящее из Я, самоопределение, действительную, свободную реализацию своей собственности, которых оно не может допустить»[272].
II. Личное благо каждого требует, чтобы общественное сожительство людей, на основании только их собственных предписаний, заменило бы собой государство. Этой форме человеческого общежития Штирнер дает название «Ферейна эгоистов»[273].
1. Люди должны и после уничтожения государства жить обществом. «Личности будут бороться за достигаемое ими самыми единство, за союз»[274]. Но что же должно связывать людей в общество?
Во всяком случае не обещания. «Если бы вчерашним своим желанием я был связан сегодня и завтра», то «моя воля окаменела бы. Мое создание, т. е. известное волевое проявление, сделалось бы моим повелителем. На том основании, что я вчера был дураком, я на всю жизнь должен был бы им остаться»[275]. «Союз — это мое собственное создание, мое творение, он не свят и не является какой-либо духовной силой над моим духом, подобно всякой ассоциации, какого бы рода она ни была. Точно так же, как я не могу быть рабом своих правил, но открыто без всякой гарантии подвергаю их своей постоянной критике и не допускаю никакого ручательства за их постоянство, даже еще более, я не обязываюсь и союзу за свою будущность и не продаю ему души, как это говорят о черте и как это действительно бывает в государстве и при всех духовных авторитетах; но я есмь и значу для себя более, чем государство, церковь, бог и т. п., следовательно, и бесконечно более, чем союз»
