Анархизм: от теории к практике - [32]

Очень скоро рабочий контроль начал уступать место социализации. Ленин буквально силой принуждал своих более робких подчиненных, бросая их в «плавильный котел живого народного творчества» и заставляя их говорить на подлинно либертарном языке. Основой революционного переустройства должно было быть рабочее самоуправление. Только оно могло возбудить в массах тот революционный энтузиазм, который делал невозможное возможным. Когда каждый чернорабочий, каждый безработный, каждая кухарка смогли бы увидеть фабрики, землю, администрацию в руках объединений рабочих, служащих, управленцев, крестьян; когда продовольственное снабжение осуществлялось бы демократически избранными, спонтанно созданными комитетами и т. д.; «когда вся беднота увидит и почувствует это, никакая сила не сможет победить социальную революцию». Казалось, что будущее открывалось Республике Советов.

Волин писал, что «чтобы произвести впечатление на народные массы, завоевать их доверие и поддержку, партия большевиков бросила лозунги, которые до той поры были характерны именно для анархизма». «Вся власть Советам!» был лозунгом, который массы понимали в либертарном смысле. Петр Аршинов[71] сообщает, что рабочие понимали идею власти Советов как собственное право управлять сами собой, социально и экономически. На третьем Всероссийском съезде Советов, в начале 1918 г., Ленин заявил, что «анархические идеи принимают теперь живые формы». Вскоре после этого, на седьмом съезде партии (6–8 марта 1918 г.), он провел тезисы, в которых речь шла, помимо прочего, о социализации производства, управляемого рабочими организациями (профсоюзами, фабзавкомами и т. д.), об устранении института профессиональных чиновников и бюрократов, полиции и армии, о равенстве зарплаты и окладов, об участии всех членов Советов в управлении государством и в государственном администрировании, о постепенном полном отмирании государства и отмене денег. На съезде профсоюзов (весной 1918 г.) Ленин охарактеризовал заводы как «самоуправляющиеся коммуны производителей и потребителей». Анархо-синдикалист Максимов[72] утверждал даже, что «большевики отказались не только от теории постепенного отмирания государства, но и от марксистской идеологии в целом. Они превратились в своего рода анархистов».

Авторитарная «революция»

Но столь дерзкое равнение на инстинкт и революционную температуру масс, хоть и смогло обеспечить большевикам руководство революцией, не отвечало ни их традиционной идеологии, ни их истинным намерениям. Издавна они были «авторитариями», приверженцами понятий государства, диктатуры, централизации, руководящей партии, управления экономикой сверху — всего, что противоречило подлинно либертарной концепции советской демократии.

В работе «Государство и революция», написанной накануне Октябрьского восстания, как в зеркале отражалась двойственность идей Ленина. Под некоторыми страницами этой работы вполне могли бы подписаться либертарии, и, как мы видели выше, в ней отдается должное, по крайней мере, частично, анархистам. Тем не менее, этот призыв к «революции снизу» сопровождается охранительной речью в пользу «революции сверху». Концепция иерархической, централизованной государственной системы не скрыта между строк, но, напротив, откровенно выражена: государство сохранится после захвата власти пролетариатом и отомрет только после переходного периода. Как долго продлится это чистилище? От нас этого не скрывают, — об этом говорится даже с некоторым облегчением, а не с сожалением, — что процесс будет «медленным» и «долгим». То, что породит революция, будет, при видимости власти Советов, «пролетарским государством» или «диктатурой пролетариата», «буржуазным государством без буржуазии», признается сам автор, когда он раскрывает свои сокровенные мысли. Это всепожирающее государство, безусловно, намерено захватить все.

Ленин следует учению современного ему немецкого государственного капитализма с его военной экономикой (Kriegswirtschaft). Организация крупной современной индустрии капитализмом с ее «железной дисциплиной» является для него еще одной моделью. Он особенно очарован государственной монополией, такой как почта, телеграф, и восклицает: «Какой восхитительно совершенный механизм! Вся экономическая жизнь, организованная как почтовое ведомство, (…) — вот государство, вот экономическая основа, которые нам нужны». Он заключает, что стремление обойтись без «власти», без «субординации» — лишь «анархистские мечтания». Как раз перед этим он рассуждал о том, чтобы поручить производство и обмен рабочим ассоциациям, самоуправлению. Но это лишь недоразумение, небольшая путаница. Он не скрывает своего магического рецепта: все граждане должны стать «служащими и рабочими единственного всеобщего государственного треста», все общество должно превратиться «в большую контору и большую фабрику». Советы, конечно же, остаются, но подчиняются рабочей партии, историческая задача которой — «руководить» пролетариатом.

Наиболее здравомыслящие и трезвые из российских анархистов не были введены в заблуждение. Еще на пике ленинского «либертарного» периода они призывали рабочих быть начеку. В их газете «Голос труда» в последние месяцы 1917 — начале 1918 гг. можно было прочесть, за подписью Волина, такие провидческие предостережения: