Амур широкий - [186]

— Карочка, я тебя люблю, я потому не уезжаю, но ты еще не все знаешь…

Кирка замолчал. Молчала и Каролина.

— Я тебе все скажу, не могу больше молчать. Потом уеду.

— Ты скажи и останься. Или лучше я скажу за тебя. Ты был совсем молодой, пришла к тебе первая любовь, ты полюбил девушку, зовут ее Мима.

Кирка схватил руку Каролины, притянул ее к себе и охрипшим голосом спросил:

— Откуда тебе это известно?

— Стойбище Нярги маленькое, все, что происходило в одном конце, знали в другом. Ты думаешь, люди не знали про вашу любовь? Разве женщины не могли подсчитать, когда Мима вышла замуж и когда родила дочь? Когда тебя женили на тете, думаешь, не жалели тебя люди? Ты же был такой несчастный…

Кирка словно прыгнул в воду, ушел глубоко и стал задыхаться, будто и на самом деле тонул.

— Давно все знаешь?

— Женщины все мои подруги, даже Мима…

Он, кажется, всплыл на поверхность, вдохнул полной грудью свежий, ароматный воздух.

— Я люблю тебя, Карочка, люблю!

— Не уедешь?

— Нет! Никуда я не уеду, я всегда буду здесь жить!

Он крепко обнял ее, отыскал ее губы, и сердце его бешено забилось.

— Я тоже, Кирка, остаюсь… Я тоже… очень… — шептала Каролина.

На следующее утро Кирка сам разыскал Холгитона и потребовал, чтобы тот немедленно завершал работу на медпункте, будто старик на самом деле являлся бригадиром. Потом позвонил в райздрав и тут же выехал в Троицкое за медикаментами. Возвратился он после выезда рыбаков на кетовую путину, когда начались занятия в школе. Медпункт был готов, в углу, как он велел, стоял шкаф для медикаментов и приборов, возле него стол, топчан.

— Как, доволен, все правильно сделал? — допытывался Холгитон, разглядывая пробирки и нюхая каждую бутылку с жидкостью. — Напугал ты меня в то утро. Скорей да скорей, думаю, с чего это он? Молчал, молчал — и вдруг скорей. Работать, наверно, захотелось, да? Соскучился по делу? Знакомые лекарства, по запаху чую, я у Косты-доктора все лекарства перенюхал. Что-то у тебя совсем мало ножей, всяких щипцов, пилы даже нет. У Косты все, все есть.

— Он, дака, хирург, большой доктор.

— Верно, большой доктор. Это что за лекарство, нэку? Очень хорошо пахнет!

Холгитон держал в руке бутыль с медицинским спиртом. Кирка усмехнулся, он еще в Троицком приклеил к бутыли бумажку с изображением черепа и костей, что, по его мнению, должно было отпугнуть желающих выпить.

— Это лекарство на спирту настоено.

— А, потому знакомый запах. Внутрь нельзя принимать?

— Сам видишь бумажку, смерть нарисована.

Старик с отвращением оттолкнул бутыль. Кирка отвернулся к окну, чтобы старик не заметил его улыбки, и увидел трех мальчишек, подходивших к медпункту. Все они были в ссадинах, в крови. «Опять, черти, дрались», — подумал он.

— С кем сегодня дрались, с рыббазовскими или с корейцами? — спросил он строго, когда мальчишки неуверенно переступили порог медпункта.

— Опять дрались! — набросился на них Холгитон. — Чего вы делите, из-за чего деретесь? Всю жизнь мы рядом живем с русскими, не дрались еще, а вы каждый день деретесь. Чего молчите? Опять камнями кидались?

— Они первые, — промолвил один из драчунов.

— Всегда они виноваты, а вы нет! Какие вы нанай, если камнями встречаете гостей? Они из другого села, они пришли к вам, ваши пости.

Кирка обрабатывал раны, перевязывал, слушая нравоучения Холгитона, и думал, как помочь Каролине, как подружить этих маленыких драчунов, собравшихся из трех разных сел. Кирке жалко было рыббазовских ребятишек, ходивших за три километра в Нярги в дождь и ветер, жалел он и корейчат, совершавших такой же путь с Корейского мыса.

— Не стыдно вам, ребята? — спросил он. — Русские и корейцы приходят в школу из такой дали, пешком идут, a вы их камнями провожаете. Я бы на вашем месте на лодке их отвозил.

Мальчишки сопели, кривились от боли и молчали.

— Ты их не лечи, будут тогда знать, — посоветовал Холгитон.

— Всюду мы твердим, дружба между народами, а они войну объявляют. Вы что, самураи? Смотри на них, дака, да это же настоящие самураи!

— Я не самурай! Не кочу быть самураем! — завопил один из мальчиков.

— Затем тогда нападаешь на мирных людей? Так только самураи делают да фашисты. Слышал, фашисты напади на Испанию?

Мальчишки притихли.

— У вас есть газета, где отличники летят на самолете, а двоечники ползут на черепахе. Так вот, будет еще одна газета, где драчуны будут названы самураями. Поняли? Сегодня же скажу об этом учительнице… Идите, передайте всем мои слова.

— Это ты хорошо придумал, нэку, — похвалил Холгитон, когда ушли мальчишки. — Голова умная, сразу понял, чего они боятся. Когда они играют в войну, я заметил, никто не хочет быть японцем, все хотят быть красноармейцами.

— Это же мальчишки, — улыбнулся Кирка, — повзрослеют и так еще подружатся с русскими и корейцами, водой не разольешь. Теперь они меньше будут драться.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Из-за большого строительства план добычи рыбы колхоз «Рыбак-охотник» провалил. Пиапон надеялся на кетовую путину, выставил все невода, какие только нашлись на складах, организовал бригаду из стариков, которая ловила сплавными сетями, но то, что недобрали летом, теперь было не восполнить. Пиапон день и ночь находился на бригадных тонях у Улуски, у Годо, у Ойты, подбадривал одних, ругался с другими, не давал покоя мотористам катеров, отвозившим рыбу на базу. Но кеты было мало, ее с каждым годом становилось меньше.