Аморт - [41]

Первым, кого я увидел... Но вначале - этот блуждающий хруст в кустах. Я замер, и он затих.

Я двинулся, и он - трудно определить кто; по звуку - метрах в двадцати, то влево, то вправо, сближаемся и отдаляемся. Судя по хрусту, чуть крупнее меня. По вульгарности звука - не кошка. Олень? Заросли слишком густые. Кабан? Хруст приближается. Я захожу ему в тыл по пригорку. Оба затихли. И вдруг, в двух шагах от меня, кусты раздвигаются: вот он.

Вначале - нога: полных 180 градусов идеального полукруга. Если выпрямить - в рост человека. И вторая к ней приставляется, образуя колесо, перпендикулярное движению. И из этого обода растет корявый ствол цепкого тулова, накрененного вперед обугленной корягою головы с красными глазищами навыкате и белесой струйкой бородки, стекающей до вывернутых босых ступней. За спиной - косая вязанка дров.

Постояли, дивясь этому зрелищу. Думаю, обоюдно. И, помолчав, разошлись.

Вышел к реке, присел покурить, слышу - нарастающий топот и пыль на дороге, и это кудахтающее потявкивание: обезьяны, орава, несутся гурьбой - как маленькие лошадки с жокеями младенцев, припавшими к их спинам, на подтянутых стременах.

Они сворачивают с дороги к реке, и хвост этой кавалерии заносит в мою сторону так, что последний проносится поверх моей головы, а авангард - уже далеко в воде.

Плывут: впереди самцы - так дубасят по ней, что высунуты из нее по грудь, а глава треугольника - до бедер, а то и выскакивая из воды и перебирая по ней ногами - бежит!

За ними - самки: топко плывут, загребая одной рукой, в другой - младенец, поднятый над головой - как обрез партизана.

Рев течения, буруны, водовороты, поток вьет веревки из ног и смыкается над головой мутно-желтою пеной. И, казалось бы, всё.

И всплывает, как маска с прорезанным ртом. И, в себя приходя, начинает дубасить.

Выбравшись на берег, обессилевшие, они отбрасывали младенцев в сторону, как кукол, и садились на камни, развалив по сторонам руки, сгорбив спины, и глядели на реку, потряхивая головой и подрагивая измочаленными губами.

Я углубился в джунгли. Видел оленя. Просто сел на поляне и смотрел на него. Незаметно теряя из виду. Хотя он стоял, никуда не деваясь.

Я снова был там, в той зиме, а точнее, на кромке ее, у весны. На скользкой, на льдистой, наклонной.

Я думал о том, о чем не давал себе думать, всякий раз перехватывая себя, как за горло, на полпути. Но и не думать не мог. И тогда, на поляне, не мог. Просто держал себя над собой на весу за горло. И не думал. Просто испытывал эту кривящую горло обиду и горечь. И пытался не совладать. Не владеть. Отпустить. И не мог.

Вдруг - истошно пронзительный крик. Рухнул павлин на поляну. Вскочил на ноги, замер. Потюкал головой пустое пространство вокруг себя и опять замер. И, накренив голову, стал разворачивать свой сияющий веер и на полпути, видимо, поняв, что сдуру, захлопнул его и, коротко разбежавшись, взлетел.

Ксении в отеле не было. Я спросил администратора. Нет, не видели. Заглянул на кухню. Лишенец шинковал капусту. Сказал, что она пошла прогуляться вдоль реки по дороге вниз по теченью.

- Где расстались? В лесу?

- Неее, - он даже попятился, - у моста.

Я заказал чашку кофе и присел за наш столик в саду.

- Там! Там! - он кричал, запыхавшись от бега: - Там!

- Что - там? - я вскочил, еще не понимая, но уже чувствуя, что...

- Там, - он комкал на мне рубаху, кривясь лицом, - Сени, - и тянул за собой, этот десятилетний мальчик, с которым Ксения вчера каталась вокруг отеля на велосипеде, - Snake! Seny! There. Dead!

- Нет, - сказал я, не слыша своего голоса, чувствуя, как все сильнее сдавливаю его плечи.

- Yes! - он сглатывал слезы, запрокидывая лицо от боли. - Yes!

Мы неслись с ним вдоль реки, опережая друг друга. У него уже не было сил бежать.

- Где, - я кричал, подымая его с колен и встряхивая, - где?

- Там, - задыхаясь, он показывал головой.

Бежал, и в голове кроилось, мелькало, рвалось: "нож", "жгут", "змеесоска", "врач", "люди", та сцена в Гонготри - с бегущими змейкой и коконом тела на палке, "машина", лицо ее, губы, и это вот "what"? - еле слышно... "Ну что ты, всё хорошо."

Она лежала... Нет, она была как-то воткнута в куст лицом, подвернувшимся набок. "Ящер, павлин..." - мелькнуло. Нагнулся, раздвинул куст. Глаза! Открыты. С маленькой точкой зрачка. С маленькой, в небе, таком высоком, таком далеком, как неживом. И губы - чуть приоткрыты, как будто сказать хочет: "what?". И на ладони - две рваные ранки, в торце, под мизинцем. Я вынул ее из куста и, прижимая к груди, опустился на землю.

Он тряс меня за плечо, я открыл глаза: лишенец, он поставил на столик чашку с кофе и протянул руку в сторону реки: Ксения, она шла по мосту, ведя ладонью по перилам, склонив набок голову, глядя на скользящую воду.

Глава седьмая

- Ну что, - сказала она, присаживаясь, - как побродил, что видел?

- Архетип колеса, - говорю. - А ты?

- Змею. - Я замер, так она тихо сказала, одними губами. Подошел лишенец.

- Ты голодна?

- Нет. Чаю, пожалуй.

- Как это было?

- Там, - она взмахнула рукой, не оборачиваясь, - вниз по реке. Свернула по тропке в лес. Буквально несколько шагов. Два куста сцепились поверх тропы так, что только ползком под ними или на корточках. И не обойти - колючий кустарник, как мотки ржавой проволоки в человеческий рост по сторонам. Я нагнулась, приподняла полог куста и уже просунула голову, и ладонью хотела уже опереться на землю, которая сдвинулась вдруг и поползла под рукой, которую я уже не могла отдернуть, как и тело не могла отдернуть - из-за потери равновесия, оно падало на нее вниз лицом, с поджатой рукой, и я в последний момент, почти вслепую, ткнула ладонь в этот ползучий вензель, попав куда-то между колец, а она все ползла - без конца, без головы, только это скользящее... - Оборвала, прикрыла глаза. Я отцепил ее ладонь от края стола, приблизил. - По пальцам, - шептала она, не открывая глаз, - по пальцам.