Аморилес - [5]

— Ну, что ты Танька. Разве можно так про отца?

— А как? Он же мне не родной вовсе. И потом, можно сказать, что это его ебалатория! — И смеется довольная.

— Смотри, что я нашла у него. Ты такого, точно не видела.

Она роится в шкафу, а потом вытаскивает пачку каких-то журналов.

— Это, что? — Срывающимся от волнения голосом спрашиваю. — Парнография?

— Нет! Не парнаграфия, а порнография. Она самая. Идем на кровать, там у него лампа яркая, вместе посмотрим.

Легли на живот. Она рядом, разложила стопку журналов, спрашивает.

— Ты листать будешь? Или я? Ты вообще-то порнушку хоть раз видела?

Я лежу и чувствую, что вся просто сгораю от нетерпения. От напряжения даже слегка дрожу. Ожидаю чего-то в нетерпении.

— Должна сказать тебе, что я первый раз, когда ее увидела, извелась прямо вся. Три дня и три ночи все у меня перед глазами эти фотографии маячили. Насилу отбилась ручками. Ты, смотри, а я сейчас.

Она встала, включила над кроватью яркий свет и ушла за шторку. Я смотрю ей в след, а рука уже сама потянулась навстречу яркой и цветной обложке.

Что меня поразило больше всего? А то, что я впервые увидела и поняла истинное предназначение женщины. Оказывается, мы вовсе не для строек коммунизма нужны, а есть у женщин еще предназначение, о котором я, до той поры, даже не задумывалась. Все

женщины, что окружали и встречались тогда в моей жизни, были какие-то бесполые. И мама и учителя в школе, соседи и все те, кто вокруг нас жил и работал, или служил рядом со своими мужьями. Только девки, с узла связи, у меня под общепризнанную категорию никак не подходили. Уж те точно были особенные. Тогда я еще не знала такого названия нам, женщинам, как сексуальное. Чаще, вместо такого интригующего и заманчивого слова тогда говорили, почему то, что эти женщины развратные. А попросту, шлюхи. Некоторые бабы с отчаянием в голосе говорили, что все они бл…ди. Это от того так, что их мужья иногда пропадали там, а некоторые, долго путались с ними, развратными. Но мне они все время нравились. Хотя нас приучали, к ним относится негативно, тем более, что многие из них были не только не замужние, но и просто очень привлекательные. Было что-то в них порочное, а что я тогда так и не выяснила. Уже позже я поняла, что? Доступность. Вот что! Ничто так не возбуждает мужчину, как доступность нашего тела. Но это я поняла потом. И еще. Что та из нас женщина, кто не засела и не затерлась в семейной жизни, а все время флиртует, играет, интригует собой и самим этим понятием о своей доступности.

А пока я напряженно разглядывала страницы этих развратных журналов, то от неожиданности того, что ее тело улеглось рядом, я даже немного испугалась и засмущалась.

— Смотри, смотри. Я не буду тебе мешать! — Проговорила тихонечко Танька. А сама уже руку ко мне под платье сунула и приятно и не привычно положила на мою ногу. Я на секунду замерла, а она.

— Да, что ты? Я ведь тебе не мешаю. Смотри, смотри, где ты такое еще увидишь?

Я все равно замерла. Все возбудило меня. Эти запретные, но такие прекрасные фотографии, и ее рука, которая уже не просто лежала, а поползла выше по ляжке.

— Не, надо, Таня. Прошу тебя. — Мямлю я. Скорее по привычке, казаться сдержанной и не доступной, чем от того, что я на самом деле испытываю. На секунду рука ее замерла, и она потянулась, а потом выхватила из стопки журналов один и сказала.

— Вот, такого ты точно не видела. Смотри!

Я действительно испытала первое в своей жизни потрясение. Как? Что они делают? Что и так, оказывается, можно? Особенно меня потрясла фотография взрослой и молодой девочки во взаимном интимном поцелуе. Я как ее увидела, так у меня в голову сразу же кровь ударила, а внизу живота необычно сжалось что-то и потянуло.

— Правда, красиво? — Словно сквозь сон доносится до меня ее голос. — Ну, что ты молчишь и сопишь? Скажи хоть что-то, подруга?

Я действительно засопела и в глазах у меня, впервые в моей жизни, запрыгали похотливые чертики. Танька этот момент очень четко подметила. И пока я все еще справлялась со своими видениями и обрушившимися понятиями, ее рука уже уверенно поползла и залезла ко мне под платьем, на ягодицы. Ничего иного, как спросить у нее я уже не нашлась.

— Что? Что они делают? — Ищу в этом вопросе ее сочувствие и спасение.

А в то же время я признаю над собой ее верховенство. Рука то ее у меня. Сжимает и нежно натягивает кожу и где? Уже под трусиками на моей попе. Я невольно сжимаю булочки и сразу же получаю от этого тянущий и первый в своей жизни толчок, откуда-то изнутри в самую середину лона.

Голова моя падает прямо на эти картинки, и я, закрывая глаза от удовольствия, все еще цепляюсь, своими детскими представлениями о девичьей чести шепчу ей.

— Не надо! Пожалуйста! Танечка!

А потом все происходит, как в тумане. Я стала такой безвольной, что позволяю ей делать с собой все, что ей хочется. Платье задрано. Трусики стянуты до колен. Ее обе руки приятно и волнительно гладят, сжимают, играются булочками моей попки. Она ими, теплыми, мягкими и расслабленными булочками, мелко трясет, а потом стиснет и сжимает обе одновременно. Особенно я замираю, когда она подхватывает их сразу обе, большими пальцами рук прямо по складочкам у ножек, а всеми остальными пальцами крепко сжимает и тянет булочки вверх, до состояния истомы и боли. Единственный раз, когда я начинаю сопротивляться и не сдаюсь, это когда она пытается дотронуться у меня там, до самой дырочки шоколадки и с усилием пыталась раздвинуть эти самые булочки. Между нами несколько секунд происходит молчаливая борьба, и она отступает. Ей и так всего с меня достаточно! Хватит ей для нашего самого первого раза!