Амори - [44]

Мягкий ветерок, как дыхание листвы, пробегал по ветвям деревьев.

Тысячи шумов столицы удалились, умирая, и уступили место глухому и далекому рокоту, который не прекращался никогда и который считается дыханием спящего города.

Соловей пел в глубине сада, останавливаясь вдруг, чтобы начать снова свою капризную песню, а она то расцветала нежной и сладкой мелодией, то вспыхивала светлыми нотами, пронзительными и громкими.

Это была одна из тех гармоничных ночей, созданных для соловьев, поэтов и влюбленных.

Подобная ночь должна бы произвести глубокое впечатление на такое нервное создание, как Мадлен.

Казалось, она впервые дышала этим легким ветерком, видела впервые эти звезды, слышала впервые эти звуки. Можно было сказать, что она всеми своими порами вдыхала благоухание, запахи этой прерывисто дышащей ночи. Ее лицо, запрокинутое назад, смотрело на небо в счастливом экстазе, и две слезы, похожие на две капли росы, упавшие с кустов сирени, что качались над ее головой, скатились с ресниц и текли по ее щекам.

На Амори эта ночь тоже оказала сильное действие, он жадно дышал пьянящими ароматами ночи, и если на Мадлен они наводили только мягкую истому, то для Амори превращались в огненные потоки, клокочущие в его молодых венах.

Оба хранили недолгое молчание, наконец Мадлен заговорила первая.

— Какая ночь, Амори! — сказала она. — И ты думаешь, что в Ницце, климат которой считают мягким, будут более прекрасные ночи! Не скажем ли мы до того, как разлучимся, что Бог нам даст возможность, чтобы я сохранила в своем сердце и чтобы унес в твоем сердце воспоминание об этой ночи?

— Эта ночь разбудила в моем сердце все чувства, спавшие до сих пор. Разве я тебе когда-нибудь говорил, что я тебя люблю, Мадлен! Тогда я лгал или говорил не так, как должен был бы сказать это! Слушай: я люблю тебя, Мадлен, я люблю!

И на самом деле, молодой человек произнес эти слова так страстно, что та, к кому он обращался, вздрогнула всем телом.

— Я тоже, — сказала она, уронив голову на плечо Амори, — я тоже тебя люблю!

Амори закрыл на мгновение глаза, чувствуя эту милую тяжесть, ему казалось, что он готов был потерять сознание от счастья.

— О, Боже мой! — сказал он. — Когда я думаю, что завтра я тебя покину, моя обожаемая Мадлен, когда я думаю, что не увижу тебя шесть недель, — а может быть, и два месяца, — и при встрече третий помешает мне упасть к твоим ногам, целовать их, прижимать тебя к сердцу, клянусь тебе, я готов от всего отказаться ради тебя!

И молодой человек обвил гибкий стан Мадлен, которая согнулась под его рукой, приблизившись к нему.

— Нет, нет, — прошептала Мадлен, — мой отец прав, Амори, тебе нужно уехать, нужно, чтобы я собралась с силами, чтобы нести нашу любовь; ты знаешь, она может убить меня, бедную тростинку. Понимаешь ли ты, Амори, что я могла бы умереть, и вместо того, чтобы быть вместе с тобой, живой, веселой, полной счастья, я лежала бы в этот час, скрестив руки, в могиле? Ну что с тобой, мой любимый?

— О, мой Бог! — воскликнул Амори. — Не произноси подобных слов, Мадлен, ты сводишь меня с ума!

— Хорошо, не буду. Вот я любима, вот я счастлива и, благодаря Богу, спасена и возвращаюсь к жизни, вот я рядом с тобой в эту прекрасную благоухающую ночь, когда все говорит о любви. Слушай: тебе не кажется, что ты слышишь ангелов, которые шепчут друг другу слова, похожие на наши?

Девушка остановилась и прислушалась.

В это время подул легкий бриз и взметнул длинные волосы Мадлен, кончики надушенных локонов коснулись лица Амори — он, в свою очередь, слишком слабый для подобного ощущения, откинул назад голову и вскрикнул.

— Ах, смилуйся, — прошептал он, — смилуйся, Мадлен, пожалей меня!

— Пожалеть тебя, Амори, разве ты несчастлив? Ах, я не знала, но мне кажется, любимый, что я на небесах. Скажи мне, разве счастье, подобное нашему, — это не счастье, которое нас ожидает в раю? Разве существует, может существовать большее счастье?

— О, да, да, — шептал молодой человек, открывая глаза и увидев прекрасную голову Мадлен, склоненную над ним, — о да, еще большее.

И он обвил руками шею девушки, приблизив свою голову к ее голове, ее волосы вновь касались его лица, ее дыхание смешалось с его дыханием.

— И каково оно, бог мой? — спросила Мадлен.

— Это говорится тогда, когда двое в одном поцелуе… я люблю тебя, Мадлен.

— Я люблю тебя, Ам…

Губы молодого человека коснулись в это время губ девушки, и слово, начатое с невыразимой любовью, закончилось криком от невыносимой боли.

При этом крике Амори живо отпрянул с капельками пота на лбу. Мадлен упала на скамью, положив руку на грудь, приложив другой рукой свой платок к губам.

Ужасная мысль промелькнула в голове Амори, он упал на колени перед Мадлен, обнял ее рукой и отнял платок от рта.

Несмотря на темноту, он смог увидеть, что на нем были пятна крови.

Тогда он взял Мадлен на руки и бросился бежать, как безумный, он унес ее, молчаливую и задыхающуюся, в ее комнату, положил на кровать и, подбежав к звонку кабинета д'Авриньи, потянул за шнур, едва не оборвав его.

Затем, понимая, что не сможет вынести взгляд этого несчастного отца, он выбежал из комнаты и, похожий на человека, совершившего преступление, удалился в свою комнату.