Amore & Amaretti - [48]

В момент временного умопомрачения решаю, что перед возвращением в Австралию непременно должна отужинать в энотеке «Пинкьорри», флорентийском ресторане — обладателе мишленовской звезды. Мало того, мне почему-то ударяет в голову пойти туда с Игнацио. Я знаю, что это очень дорого, но готова воспользоваться кредитной картой. Я решаю, что это будет подарок на день рождения Игнацио, знак моей благодарности ему и прощальный подарок себе самой.

Мы встречаемся, как и договорились, в небольшом баре неподалеку. Ресторан находится на той же улице, где мы когда-то жили, там же, где когда-то, в другой жизни, я недолго училась на курсах в институте Микеланджело. Игнацио прекрасен в хорошо скроенном костюме песочного цвета; его волосы зачесаны назад, а в темных глазах танцуют искорки. Он проводит меня сквозь тяжелые чугунные ворота к роскошному входу в ресторан, в котором царит торжественная тишина. Мы садимся за столик в углу; вокруг канделябры и официанты в накрахмаленных рубашках. Здесь все пропитано утонченной атмосферой роскоши и benessere — благополучия. Официант отодвигает для нас массивные стулья с высокими спинками. На столе с геометрической точностью расставлены хрустальные бокалы на тончайших ножках, благоухают цветы; в зале звучит приглушенная классическая музыка.

Это похоже на сцену из пьесы, и весь вечер мы разговариваем полушепотом. Из двух меню, напечатанных на дорогой бумаге, нам следует выбрать меню туристико из соображений экономии — комплексные обеды всего по 150 тысяч лир без вина.

Зачарованная происходящим, я начинаю думать, что все остальные гости ресторана принадлежат к другому, привилегированному миру, о котором я только читала в книжках, но никогда не видела воочию: пара за соседним столиком, что заказывает по стандартному меню и за весь вечер едва обменивается парой слов: у него мешки под глазами, она худая и чопорная; к основному блюду он заказывает чай, который приносят в серебряном чайнике, словно подчеркивая высочайшую степень элегантности заведения. За большим столиком сидят восемь человек; у них ухоженные лица, словно высеченные из мрамора. Пожилой мужчина ужинает в одиночестве; это явно постоянный клиент, судя по уверенности, с которой он подзывает к столику официанта, салфетке, небрежно брошенной на колени, и изысканной скуке на его лице.

Каждое блюдо, прибывающее на наш столик, еще более умопомрачительно, чем предыдущее. Мы пьем игристое мюллер-тургау[19] под первые несколько блюд: панцанелла с пригоршней анчоусов и ложкой песто, жаренная на гриле барабулька с пюре из фенхеля и картофельные тортелли со стружкой из белых трюфелей. Затем — мягкое тиньянелло[20] с креветками, обернутыми панчеттой и запеченными на подушке из спельты, рыбный суп, утка в липком бальзамическом соусе, кусочек пармезана на тарелке с козьим сыром и тушеными грушами с густым бальзамическим уксусом, похожим на сироп, и, наконец, нежный, крошащийся яблочный пирог с коричным мороженым.

Во время еды мы погружаемся в какой-то транс; все это время вокруг порхают официанты, готовые удовлетворить любое наше желание: подливают нам вина и воды, бесшумно исчезают с тарелками и приносят новые, почти как люди-невидимки. С кофе появляются два подноса с десертными винами, минипирожными, печеньем и птифурами, похожими на драгоценные камушки, — все это мы не заказывали, и выглядят сладости слишком красиво, чтобы их есть, но мы все же едим. Приносят счет на 500 тысяч лир, что кажется почти смехотворно низкой суммой за все съеденные нами деликатесы, особенно если учесть, что я была готова заплатить 600 тысяч. С легкостью оставляю 50 тысяч на чай, хотя ровно столько стоит ужин на двоих в «Ла Кантинетте».

Потом Игнацио везет меня в шумный бар в окрестностях Флоренции, где мы пьем еще больше вина, а я, сама себе ужасаясь, съедаю целую вазу соленых орешков. За весь вечер между нами не возникало неловкости, мы как близкие друзья, хотя я чувствую, что ни о чем важном мы так и не поговорили. Я признаюсь Игнацио, что всегда буду любить его, и он отвозит меня в Спедалуццо, а сам возвращается в Скандиччи.

Мой последний рабочий день. Холодно и солнечно; во время последней прогулки в лицо дует резкий ветер, но я шагаю вперед, разгоряченная от обиды и ярости: вчера ночью Альваро обещал прийти ко мне в спальню после того, как у нас был фантастический секс в его комнате, но так и не пришел. Сложные инструкции, которые он мне дал, чтобы не возбудить подозрений Вито, и моя доверчивость, из-за которой я проснулась в шесть утра одна, — все это слишком уязвляет меня и слишком напоминает Джанфранко и его измены много лет назад. Я понимаю, что веду себя глупо, что маленький роман, которому мы так самозабвенно отдались, для нас обоих значит так много и одновременно ничего, но в данный момент меня переполняет пустота еще более зияющая, чем до начала наших отношений.

Альваро уезжает в Умбрию на неделю с Ритой; он влетает на кухню, где мне предстоит отработать последний день вместе с Джанфранко, и прощается с нами; я встречаю его взглядом и диким, и безразличным. Когда он целует меня в обе щеки и говорит: «Intanto ci si vede il ventisette» («Увидимся двадцать седьмого»), я думаю о том, заметил ли он красную отметину на моей шее от своего вчерашнего укуса. Временами укус побаливает, снова, как это ни глупо, вызывая во мне глупое ноющее желание. Альваро всего лишь очередной эгоистичный, равнодушный ублюдок, а я уже по нему скучаю и планирую купить ему в подарок последний диск Цуккеро (а заодно и себе, чтобы потом поплакать) и подписать маленькую открыточку с благодарностью за дружбу, но не за искренность.