Амнистия - [21]

Чем не жизнь? Блаженство. А какая-нибудь худосочная подруга, пристроившись под боком следователя, веточкой отгоняла от его мускулистого тела комаров и слепней. В представлении Локтева подруги милиционеров почему-то представлялись именно худосочными, костистыми и, само собой, некрасивыми до неприличия.

Сам Локтев же в выходные не придумал лучшего развлечения, чем слоняться по пустой жаркой квартире. Он мучил себя вопросом: что будет завтра во время нового допроса на Петровке? И не находил ответа. Главное же, Локтев не чувствуя в себе сил к сопротивлению наглому нахрапистому Руденко.

Бесконечно длинный день, наконец, закончился. На небе появились облака, солнце сползло за дальние многоэтажки. Поужинав парой бутербродов и стаканом молока, Локтев потушил свет и, раздевшись до трусов, повалился на диван, накинул на себя короткую простынку.

Серый вечер медленно сменился желтой московской ночью. В распахнутую балконную дверь потянуло прохладой, ветер шевелил тюлевую занавеску, сделалось совсем тихо. Но сон все не шел. Безответные вопросы, напряжение последних дней, тяжкая неизвестность будущего, все это жгло, тревожило душу.

Извертевшись на диване, скрутив простыню в жгут, Локтев, уже уставший ждать худшего и волноваться, встал, нашел в секретере упаковку снотворного и, приняв таблетку, вскоре забылся тяжелым каким-то нечеловеческим сном. Утром он чувствовал себя больным и разбитым.

Осунувшийся, с бледным лицом, Локтев положил повестку на стол следователя и опустился на стул. Руденко захлопнул какую-то папку, посмотрел на Локтева искристым веселым взглядом и даже улыбнулся своим мыслям.

– Ну как, вы подумали над моим предложением?

– Подумал, – кивнул Локтев. – Хорошо подумал. И решил отказаться.

– Ну вот, опять вы за свое, опять все по новой.

Руденко, видимо, нисколько не разочарованный ответом, даже не согнал с лица улыбку.

– Только обстоятельства за те несколько дней, что мы не виделись, сильно изменились. Я бы сказал, радикально изменились. В худшую для вас сторону. Я не кокетничаю и не сгущаю краски. В настоящее время в Матросской тишине содержатся некий Степанидин, известный в уголовном мире, как Степан. Славянский вор в законе, коронован ещё пятнадцать лет назад, в ту пору, когда лаврушники не покупали это звание за деньги. Это к слову.

Локтев, чувствуя недоброе, вжался в стул.

– Так вот, – продолжал Руденко, веселыми глазами разглядывая ещё окончательно не засохший кактус в цветочном горшке. – Контролеры следственного изолятора перехватили маляву, которую Степанидин отправлял на волю. В своем послании он просит найти того чайника, кто насмерть сбил машиной его лучшего друга, помощника, свою правую руку. Некоего Мизяева Олега Иннокентиевича, рецидивиста. Кликуха Мизер, четыре судимости, три лагерных срока. Найти чайника и разобраться по свойски. В лучшем случае посадить на перо. А в худшем… Может, паяльной лампой сжечь. Даже сказать не берусь. Понимаете, о чем я толкую?

Локтев тяжело засопел.

– В прошлый раз вы сказали, что я сбил машиной вовсе не какого-то Мизяева. Я сбил технолога, семьянина, многодетного отца. Вы сказали, что его фамилия Игнатов. Единственная запись в трудовой книжке. А вдова Игнатова проломит мою голову утюгом. А на суде ещё добавит или, в крайнем случае, плюнет в морду. Вы сказали…

– А, мало ли, что я сказал, – махнул рукой Руденко. – Тогда я, фигурально говоря, воспитательную беседу провел. Усовестил вас. Забудьте эту лирику про технолога и его дружную многодетную семью. У Мизера на той самой улице живет шмара, вот он от неё среди ночи отправился за очередным пузырем. Догнаться. Ну, спьяну бросился под колеса. А вы вышибли этой вонючке мозги.

– Значит, я наехал на уголовника…

Локтев чувствовал себя обманутым, сбитым с толку.

– А за что сидел это Мизяев?

– Его осуждали за всякие пустяки, на нем ничего серьезного сроду не висело. Кажется, последний раз он ограбил и изнасиловал семидесятилетнюю старуху. А потом засунул её в мусорный бак. И все прочее в том же роде. В аварии Мизяев сам виноват, нечего шляться ночью по проезжей части. Это мое мнение. Но его к делу не подошьешь. А ваше чистосердечное признание уже в деле – его не выкинешь. И на суде вряд ли станут интересоваться образом жизни и подвигами Мизера. Судей будут интересовать только обстоятельства ДТП со смертельным исходом. Впрочем, суд – это дело долгое. До него дожить надо.

– Что, у меня мало шансов дожить до суда?

– Это как сказать, – Руденко в задумчивости почесал затылок. – Много зависит от вас, от того, сможете ли вы переломить свое упрямство. Звучит банально, но выход есть из любого положения. И у вас он есть. Пока что есть. Надо умнеть. А если вы умнеть вдруг не захотите, что ж, я сейчас же готов написать обвинительное заключение. Из этого кабинета вы отправитесь не домой, а в следственный изолятор. Через купленных контролеров блатные узнают, кто вы и за что сели. Я ни рубля не поставлю на то, что вам в камере удастся пережить хотя бы одну ночь. Вас найдут утром со сломанной шеей. С сокамерники покажут, что вы ночью свалились с верхней шконки.