Амнезия - [17]

Он вытащил бумажник и пересчитал деньги. Хватит на неделю, а если ночевать в фургоне, то и на две, а потом, как ни крути, придется искать способ раздобыть наличные. Предложение таинственного незнакомца выглядело очень привлекательным, но Джеймс сомневался, что из всех остальных соискателей тот выберет именно его. Допив пиво, он подошел к стойке и написал на клочке бумаги имя и телефон.

— Я электрик, — объяснил он бармену. — Могу починить проводку. Возьму недорого.

Бармен посмотрел на него удивленно, но бумажку взял, пообещав передать владельцу паба.

На обратном пути в кампус Джеймс остановился у супермаркета на углу Грин-авеню и Хейс-стрит. Супермаркет успел сменить название, да и внутри оказалось гораздо чище и светлее, чем в его воспоминаниях. Из скрытых динамиков еле слышно лилась баллада Элтона Джона.

На руле велосипеда болтались пакеты с едой. Добравшись до фургона, Джеймс пообедал в одиночестве. На часах было два пополудни. Парило, как перед грозой, тучи отливали никотиновой желтизной. Внезапно Джеймс почувствовал, что очень устал. Он выпил воды, лег на матрас и мгновенно уснул.

~~~

Вечером Джеймс проснулся, надел куртку и вышел из фургона. Он бродил по ночному кампусу: мимо «Юнион-бара», спортзала, кафетерия, библиотеки. При взгляде на эти здания у Джеймса подгибались ноги, а сердце начинало бешено колотиться. Его тело помнило. Беда в том, что разум отказывался заполнить пустые оболочки воспоминаний, которые были подобны этим запертым и неосвещенным зданиям — одни очертания, зловещие громады во тьме.

Джеймс понимал, что должен экономить, но возвращаться в пустой фургон не хотелось. Он побрел по направлению к центру города, по дороге, на Лит-авеню, купил пакет чипсов и в конце концов очутился рядом с мрачным пабом под названием «Якорь», который показался смутно знакомым.

Внутри было тихо и не слишком людно: обычный вечер четверга. Джеймс уселся за столик в углу и заказал пинту горького. Затем открыл книгу и взялся за рассказ «Funes El Memorioso»[3] — историю о человеке, который помнил все на свете. На середине первой страницы у Джеймса возникло странное чувство, будто за ним кто-то наблюдает.

Джеймс оторвал взгляд от книги. Из-за соседнего столика поднялся незнакомец.

— Не возражаете, если я к вам подсяду?

Лицо высокого сутулого мужчины показалось Джеймсу знакомым, но он не сразу вспомнил, где видел эти редеющие волосы и очки в толстой оправе. Джеймс предпочел бы почитать книгу в одиночестве, но грубить незнакомцу не хотелось. Он пожал плечами.

— Отчего же, прошу.

Мужчина сел. От него сильно пахло табаком. Незнакомец носил старомодный коричневый пиджак в унылую клетку, один вид которой вгонял Джеймса в тоску.

Незнакомец был слегка навеселе, но речь выдавала человека образованного. Джеймс так сосредоточился, пытаясь вспомнить, где видел этого хмурого человека раньше, что не расслышал первой фразы собеседника — наверное, что-нибудь о политике? Наконец до Джеймса дошло.

— Вам когда-нибудь говорили, как вы похожи на Филиппа Ларкина? — воскликнул он.

— На этого болвана? — к удивлению Джеймса, хмуро откликнулся мужчина в клетчатом пиджаке.

— Вы были знакомы?

— Знаком? С этим ублюдком? Да я и есть Филипп Ларкин!

— Филипп Ларкин умер, — уверенно заявил Джеймс, хотя стоило ему произнести эти слова вслух, как он тут же усомнился в их правдивости. Не то чтобы Джеймс не был уверен в том, что сказал, но пугающая возможность разговора с мертвецом выбивала почву из-под ног.

Казалось, незнакомец приготовился рассердиться, но секунду спустя его настроение сменилось.

— Ну разумеется, умер. В восемьдесят пятом.

— Так я и думал, — облегченно вздохнул Джеймс.

Некоторое время незнакомец молча потягивал пиво.

Затем, уставившись в пространство, произнес:

— Сначала они вырезали ему пищевод. Хирург сказал, что в его внутренностях обнаружилось скопище отвратительных разложившихся тканей. Ларкин подумал, что это неплохое описание для его жизни. Хирург обещал, что после операции он станет как новенький, но не сдержал обещания. Ларкин остался тем же жалким мерзавцем, которым был всегда. Шестидесяти двух лет, на краю могилы. За окном зеленели деревья, небо синело, солнечные лучи играли в траве, и все это было таким живым и в то же время таким чуждым, что казалось Ларкину представлением живой картины: «Мир, который ты готов покинуть» или еще хлеще: «Вот он, смысл жизни (а ты, болван, его прошляпил)».

— Простите?

— Ларкин знал, что его время уходит, знал с ранней юности, но все же из последних сил цеплялся за жизнь. В частной клинике, где он лежал, на выпивку смотрели сквозь пальцы, и виски помогало Ларкину коротать вечера. Однажды ночью он так надрался, что захлебнулся собственной блевотиной. Впал в кому. Нет, подробностей он не помнил: только как проснулся на новом месте, боль, общую палату в муниципальной больнице, чужие люди вокруг, полный запрет на выпивку. О, как он все это ненавидел! — Незнакомец поморщился.

— Кажется, вы хорошо знали Ларкина, — заметил Джеймс.

— Я наследовал ему после смерти.

— Простите?

— Я университетский библиотекарь.

— Ах вот оно что. Вы приняли его должность!