Амфисбена - [72]
Я слушал его с известным удовольствием. Он казался искренним, говоря так.
Мы шли довольно близко от берега. Он мягко и живописно горист и почти отвесно спускается к морю. Там и сям видна какая-нибудь маленькая гавань, прижавшаяся к защищающей ее скале, или деревушка, прилепившаяся к склону. Перед Амальфи мы простояли несколько часов, достаточных, чтобы съездить на берег и осмотреть старинный собор. Начиная с Салерно, берег понижается и делается более плоским. Горы отходят от берега и оставляют открытыми болотистые пространства. Сегодня утром мы остановились против Пестума. Антуан немного посветлел и сам первый предложил г-же де Лерэн поехать осматривать храмы. Г-жа Брюван, Сюбаньи и Жернон выразили желание к нам присоединиться; впрочем, Жернон без особенного энтузиазма. Памятники древности, по-видимому, его нисколько не интересуют. Жернон — человек библиотечный, кабинетный ученый.
Лодка «Амфисбены» высадила нас на ровный морской берег, серый и плоский. Перед нами на некотором расстоянии высились храмы. Они вырисовывались на фоне голубоватых гор. Узкая дорожка вела нас между изгородей. У местности нездоровый и меланхолический характер. Почва влажна, воздух тяжел и полон лихорадок. Г-жа Брюван, Сюбаньи и Жернон подымаются медленно. Г-н и г-жа Сюбаньи идут под одним зонтиком. Г-жа де Лерэн и я идем вперед. Солнце печет, вдыхаешь запах высохшей тины и теплой травы. Летают бабочки, жужжат мухи. Это единственный звук, что нарушает безмолвие, да вдали за нами глухо набегают волны на пустынный и нездоровый берег. По мере того как мы приближаемся, храмы увеличиваются и все выше возносят колонны из желтого мрамора. Чувство величественности, древности и безнадежности исходит от этих огромных развалин, сохранивших еще царственную стройность, монументальный и победный облик. Между разъехавшихся плит, у подножия колонн растут высокие аканты, завивая свои листья архитектурными завитками.
Перед мрачным этим великолепием, перед этим возвышенным видением прошлых времен г-жа де Лерэн и я молча переглянулись; в тяжелом небе кружилась стая крикливых ворон, вспугнутая нашим приходом. По правде сказать, я был менее взволнован, чем я ожидал. Слишком много дней я живу в присутствии слишком большой красоты для того, чтобы самые прекрасные зрелища могли отвлечь меня от нее. Пусть пейзажи развертывают свои линии, пусть города представляются моему зрению, пусть небо и море сочетают свои ярчайшие краски, пусть эти храмы возносят предо мною свои колонны и фронтоны, моя мысль не всецело будет занята ими! Я ускользаю от их воздействия, я противостою их притяжению. О Пестум, хотя бы ты расцвел тысячью своих роз, они не будут стоить очертания этого рта, этого рта, загадочного и безмолвного!
О Лаура, нет страны, которая сравнялась бы с прелестью твоего лица, нет архитектуры, равной строению твоего очаровательного тела, нет красок более гармоничных, чем цвет твоих глаз! Напрасно расстилали бы перед моими взорами все моря и все земли, я с пренебрежением отвернулся бы от этого зрелища на зов твоего голоса. О Лаура де Лерэн, звук твоих шагов, шелест твоего платья в траве для меня словно шорох шагов и трепет крыльев любви! Но, увы, придет ли ко мне когда-нибудь любовь, или в памяти я от нее сохраню лишь беглый след и неуловимый отзвук.
«Амфисбена» бросила якорь в палермском рейде. Сегодня утром мы были свидетелями чисто театрального эффекта. К часу завтрака мы все собрались в столовую. Только Жернон заставлял себя ждать. Антуан начал терять терпение, так как ему хотелось есть, что, несмотря на его жалобы, служит прекрасным признаком. Г-жа Брюван собиралась уже послать мальчика узнать, что случилось с г-ном Жерноном, как вдруг мы увидели появление какой-то личности, столь необыкновенной, что изо всех уст вырвалось восклицание. Конечно, перед нашими глазами был г-н Жернон, но Жернон, внезапно превращенный в другого человека, как будто сказочная фея лукаво коснулась его кончиком своего жезла. На г-не Жерноне не было уже ни его старой синей матроски, ни парусиновых брюк. Он был одет в великолепную зеленую пару, причем пиджак был расшит фисташковым шнурком, брюки с буфами над велосипедными чулками, которые были тоже зелеными с желтыми крапинками. Вместо своей грозной колониальной каски он водрузил себе на голову фетровую шляпу изумрудного цвета, чистейшего тирольского фасона, украшенную кокетливо павлиньим пером. На шее у него повязан был галстук канареечного цвета в лучшем немецко-неаполитанском вкусе.
У наряженного таким образом Жернона был скромный и довольный вид, и наши комплименты он принимал с величественной улыбкой. Видя, что он произвел хорошее впечатление, он окрылился успехом, язык у него развязался, и он сообщил нам, что он воспользовался пребыванием в Неаполе, чтобы обновить немного свой гардероб. Там он и прельстился этим поношенным костюмом, оставшимся, вероятно, после какого-нибудь немецкого туриста. Да, г-н Жернон умеет удивлять публику. Меж тем как мы поздравляли его с иронией, которой он не замечал, г-н Жернон пускал нежные взгляды по адресу бедной г-жи Брюван, которая изо всех сил старалась скрыть свое смущение. Было очевидно, судя по минам Жернона, что, как раз имея в виду г-жу Брюван, он и израсходовался. После завтрака, когда Жернон удалился в свою каюту, чтобы распустить немного свой прекрасный желтый галстук, который его давил, Антуан стал дразнить свою тетушку по поводу любви, внушенной ею Жернону, так как последний, по уверениям Антуана, влюбился по уши. Г-жа Брюван отбивалась изо всех сил, но спрашивается, не была ли она в глубине души польщена обожанием этого старого дурака?
