Америкен бой - [9]

На тротуарах утренний ветер разгонял какую-то рваную грязь, забивая ее под груды пустых, осевших от дождей картонных ящиков из-под экзотических фруктов. Прохожие шли целеустремленно, старательно обходя лужи и переполненные помойки. И одеты были еще хуже, чем помнил Ник.

На остановках безысходно стояли печальные толпы. Все выше поднимавшееся солнце освещало безрадостные городские пейзажи.

Что Ник сразу отметил, так это обилие заграничных машин. Раньше такого не было. Но Бог ты мой, в каком они были состоянии! С фанерками вместо окон, помятые, ревущие отдолбанными от выбоин глушителями, исходящие черным дымом от горящего масла. И главное — заляпанные многодневной грязью и покрытые толстым слоем пыли. Они как сумасшедшие сновали по дороге среди каких-то чуть только не карьерных самосвалов, которые вообще невесть что делали в городе.

«Господи, — подумал Ник. — Грязь-то какая! И ни одного дворника. Странно как. Неужели я все забыл?»

Автобус наконец вырулил на центральную улицу, скрипя и переваливаясь, миновал надолбы трамвайных путей и плавно подрулил к гостинице «Центральная». Дверь отворилась, и Ник, невыспавшийся и удрученный только что увиденным, легко подхватив сумку, выскочил на еще покрытый утренним туманом асфальт.

— Спасибо — сказал он дяде Мише по-английски.

— Ступай уж, — ответил по-русски дядя Миша. — Болезный. И чего они сюда едут? Будто медом им тут намазано… — философски продолжил он, ни к кому уже не обращаясь.

— Sоггу? — отыгрывая свою роль иностранца, спросил Ник.

Но дядя Миша уже закрывал перед его носом дверь, автобус уже трогался и плавно отчаливал от подъездной дорожки, проплывая своим грязным боком мимо.

Швейцар сразу признал в Нике иностранца и почтительно приоткрыл перед ним богато разукрашенную резьбой дверь:

— Добро пожаловать! Ресепшн во-он там, — и рука его плавно подалась в сторону, одновременно и указывая направление, и двусмысленно разворачиваясь ладошкой вверх. Ник предпочел не заметить второй части жеста и, коротко кивнув, направился к стойке администратора.

Та довольно скучно прокомментировала, заполняя его бумаги, что номер его действителен до конца его пребывания в России, но в случае, если он соберется продлевать визу и задерживаться, об этом надо предуведомить администрацию гостиницы заранее; что в его номере посторонних после 23-х часов быть не должно, что если к нему кто-нибудь собирается зайти в гости, то надо сообщить имя и время ей, что ценных, вещей в номере держать не следует… и вообще никаких вещей.

Особенно Ника заинтересовала эскапада, в которой ему рекомендовали не открывать двери незнакомым, а особенно — техническим службам гостиницы — официантам, водопроводчикам и электрикам, — если они явятся без коридорной.

— У вас военное положение? — попробовал пошутить Ник, но администратор на шутку никак не отреагировала, заметив, что участились случаи воровства личных вещей постояльцев, в связи с чем все лестницы, кроме центральной, вечером перекрываются.

Потом, естественно, возникла заминка с оплатой. Кредитные карточки тут не принимали, но Ник предвидел, что так и будет, и потому еще в Нью-Йорке взял в банкомате довольно крупную сумму наличных, которые и решили вопрос.

— Третий этаж, правое крыло, — и женщина протянула ему ключ, цепью прикованный к груше красного дерева, на котором мутно сияла медная бляшка с номером комнаты. — Если будете уходить, ключ надо сдать мне.

— О.К., — легко согласился Ник, прикинув, что с такой гирей далеко не уйдешь.

Он поднялся на свой этаж, отдал подозрительно оглядевшей его коридорной какие-то квитанции и направился в свой номер..

Номер отчего-то напоминал келью, причем келью канцелярского работника. Письменный стол, стул, кресло у журнального столика, телевизор, поместившийся на тумбочке, где, видимо, раньше стояла какая-то более мелкая модель, и от этого вся конструкция опасно качалась. Кровать, которую принято называть «полутораспальной». Пустой графин, стакан и открывашка на пластиковом подносе.

Впрочем, была еще ванная комната, которая Ника приятно поразила. Ванна была чистой, вода — и горячая и холодная, а напор такой, что включенный душ напоминал скорее дробовик.

Ник выглянул в окно. Оно выходило в тихий переулок с пыльными липами по обе стороны улицы. Виден был старый дом напротив. В палисаднике перед подъездом девочки играли в «классики» на расчерченном мелом асфальте. Тут же, невдалеке, виднелся закрытый ларек с надписью «Пиво», вокруг которого в томленье прохаживался мужчина в растянутых тренировочных штанах и рубахе, расстегнутой как сверху, где она открывала волосатую грудь, так и снизу, где виднелся треугольник оптимистически вываливающегося из штанов не менее волосатого, чем грудь, животика. В руках он держал авоську с пустой трехлитровой банкой. Мимо прошли какие-то ребята в спецовках, о чем-то спросили его, тот развел руками. Прозвенев детям, проехал трамвай.

И неожидано эта картинка как будто все вернула на свои места, Ник узнал и город, и этот переулок, и мирного алкоголика, жаждавшего похмелится и эту страну. Все как-то встало на свои места, словно навели резкость. Мирный переулок, не известный Нику, но такой знакомый дом напротив, где на третьем этаже женщина, растворив настежь окно, заканчивала его мыть. И таким умиротворением веяло от этой идиллической панорамы, что Ника словно окатило теплой волной.