Америкен бой - [8]

— И вовсе я не волевая, не стойкая, как выяснилось. Ладно, делать нечего. Раньше думать надо было. Пойдем…

Они подошли к паспортному контролю и остановились как бы в нерешительности. Но объявили, что посадка оканчивается и Ник наклонился поцеловать жену. Та грустно ответила на поцелуй и из глаз у нее опять покатились слезы.

— Нет, не плачь, не надо, — попросил ее Ник. — Все будет хорошо, я тебе обещаю.

— Ну смотри, не обмани, — всхлипнула Деб. — Иди уже.

Он прошел паспортный контроль и, прежде чем скрыться совсем, обернулся и помахал ей рукой.

Деб тоже помахала и попыталась улыбнуться. Но весь вид ее был по-прежнему неуловимо-тревожный.

* * *

Аэропорт в родном городе разительно отличался не только от американского, но даже от провинциального на просвещенный взгляд Шереметьево-2. Самолет долго заруливал на свое место, потом в нем погас свет, и пассажиры копались в сумерках, пытаясь отыскать свои вещи. Долго не открывали люк, потому что не подавали трап. Наконец трап подали, но только к дверям первого салона. И первыми на волю вышли гордые летчики, оставив в арьергарде слабый заслон стюардесс, которые пытались навести хоть какой-то порядок в высадке отчего-то спешащих пассажиров.

Ник не особенно спешил, но поскольку сидел в первом салоне в группе интуристов, а их пригласили выходить, тоже вышел. Мило распрощался с полной финкой, которая всю дорогу от Москвы потчевала его историями о своей любви к России и русской современной литературе. Разговор у них явно не клеился, поскольку в современной русской литературе (впрочем, как и в классической) Ник был не силен и ему ничего не говорили называемые ею фамилии, но финке нужен был не столько собеседник, сколько слушатель, поэтому тараторила она без конца на своем плохом английском, чем Ника несколько раздражала.

К самолету подогнали два автобуса и граждан СНГ стали утрамбовывать в один, чахлую же группку иностранцев усадили в другой, совершенно пустой. Все это Ника коробило, но не особенно. В конце концов, сам-то он ехал с комфортом.

За получением багажа стояла очередь в холодном, из алюминия собранном сарае, освещенном мертвенным светом люминисцентных ламп.

«Так я решу проблему гуманитарной помощи,» — быстро сообразил Ник. Его собственные вещи и подарки Сергею были у него с собой в сумке, которую он взял в ручную кладь.

Не задерживаясь, он миновал здание аэровокзала, которое в эти утренние часы произвело на него гнетущее впечатление. Повсюду спали люди. Даже на нечистом полу, подстелив газеты и обхватив руками свои баулы. Какие-то тетки с детьми, немытые мужики, женщины, задрапированные в платки, в шерстяных носках крупной вязки и домашних тапочках. Буфеты были не столько скудны, сколько обладали ассортиментом, отбивающим всякую мысль о еде.

Чай выдавали в бумажных стаканчиках, которые моментально расклеивались от кипятка и текли. Ник хотел было выпить кофе, но, подойдя к стойке, немедленно отказался от этой крамольной мысли. Одна из соседок, оттуда, из Америки, как-то была в круизе по Средней Азии и давала, как старый путешественник, Нику советы, к которым он не прислушался. Она говорила, что в туристическом бюро им велели обзавестись провиантом на время всего путешествия и пресной водой. Ник тогда скептически отнесся к ее советам и, естественно, ничего с собой брать не стал. Он и сейчас не стал бы тащить на себе из Америки питьевую воду, но понял, что для американцев в этом был свой резон. Привыкшие к чистоте, они не смогли бы уяснить, как можно пить из вот этого тусклого граненого стакана, который только что ополоснули в тазике с темной водой после вон того узбека?

В Нике возобладала не столько брезгливость, сколько неприхотливость натуры. Он спокойно решил потерпеть до гостиницы.

На стоянке такси была очередь, но тут из дверей аэровокзала выпорхнула невыспавшаяся девица с мятым лицом и табличкой «Интурист» на палочке, которой она вяло помахивала.

Ник направился к ней и, сочтя за лучшее не переходить на родной язык, спросил по-английски, как бы ему попасть в гостиницу или, на худой конец, просто в город.

Девица при виде его не выказала ни радости, ни печали, а прошла к «Икарусу», который томился с включенным двигателем на стоянке для служебных машин.

— Поехали, дядь Миш, — скомандовала девица.

Ник с удивлением обнаружил, что в автобусе он один и попытался было сказать, что вместе с ним прилетела группа финнов и какая-то пара, кажется, из Германии. Но эта информация девицу совершенно не заинтересовала. Видимо, она предполагала доспать.

Дядя Миша послушно тронул свой четырехколесный лайнер и забороздил по раздолбанной дороге к городу, видневшемуся на горизонте в лучах восходящего солнца.

* * *

Город, уже проснувшийся, несколько удивил и озадачил Ника. Он помнил, конечно, что в России и дороги плохи, и грязь кругом, и толпа уличная одета в немаркие цвета. Улыбаются реже, и не так напористо, как американцы.

Но такой грязи, облезлости и запустения он не помнил. Муниципальные автобусы шли переполненные, и Ник невольно встречался глазами с зажатыми в толпе пассажирами, которые без всякого выражения глядели на хорошо одетого молодого американца, спокойно ехавшего в полном одиночестве в шикарном (по здешним меркам) «Икарусе».