Американский поцелуй - [51]

Как бы там ни было, Элиас Рук, предок Иоганна и первый владелец Примптона, наблюдал за установкой лифта, и, стоя в кабине лифта, Джеймс одобрил его выбор. Там не было ни зеркал, ни скамейки. В воздухе витал легкий аромат древесины, но это был приятный запах плотницкой мастерской. К тому же на ковре не было следов от жвачки. На ковре вообще ничего не было, кроме букв, складывавшихся в название фирмы «Отис».

Джеймс рассматривал надпись. Он вспоминал свое детство, когда он отгораживался от мира, сидя в вентиляционной трубе. В полночь Джеймс Бранч стоял здесь, смотря в пол, и вспоминал сучковатые деревянные стены своего укромного уголка, явилось странное видение. Он представил себе рабочего, строившего этот лифт. Это был высокий, сильный и молчаливый мужчина. Он был из другого столетия, у него было сосредоточенное лицо, и он носил синюю рабочую рубашку и темные брюки. Еще у него были глубокие карие глаза и каштановые волосы, рукава он закатал по локоть. Не имея доказательств обратного, Джеймс решил, что мужчину звали Отис.

Дальше Джеймс совершил удивительный, по обычным меркам даже ненормальный поступок. Он нажал на кнопку и остановил лифт между шестым и седьмым этажами. Рычаг он повернул влево. Затем, вдохновленный одиночеством, Джеймс сел, скрестив ноги посередине ковра, закрыл глаза и начал раскачиваться и говорить.

— Привет, Отис, — тихо произнес он. — Я Джеймс Бранч. Я из Морриса, штат Миннесота, на ужин я ел яйца во «Флэт Майклз».

Джеймс подождал. Он не ожидал ответа из темноты. Он просто обдумывал следующие слова.

— Я бухгалтер в «Харроу Ист», — объяснил он. — Я там работаю с парнем по имени Патрик Ригг. Еще он мой сосед. Иногда мне нужно остаться одному. Поэтому я здесь, Отис. — Джеймс раскачивался и шептал. — Этот парень из электрички. Уличный певец. Ну, ты знаешь, бродяга с гитарой. Он себя называет Благопристойным Джоном. Он всегда смотрит на меня, исполняя песни. У него хорошие песни, хотя, по-моему, необычные. — Джеймс раскачивался и думал. — Благопристойный Джон страшный, но я подаю ему.

Так продолжалось примерно час. Если бы был разгар дня или ранний вечер, многим людям понадобился бы лифт, и уединение Джеймса было бы прервано. Но каким-то образом, то ли причиной был поздний час, то ли шестое чувство жильцов, но Джеймсу никто не мешал. В половину первого молодая женщина Ханна Глорибрук ворвалась в холл с очередным поклонником, надеявшимся разделить с ней постель. Но швейцар Сендер, который всегда знал о том, что замышляется в доме, посоветовал паре воспользоваться лестницей.

— Отис, — сказал Джеймс, — рад, что мы познакомились. Я живу на седьмом этаже. Уверен, что загляну как-нибудь.

Джеймс открыл глаза и заморгал. Вокруг были дерево и латунь, он ощущал тепло от ковра. Джеймс покраснел, поднялся на ноги и повернул рычаг вправо. Он поднялся на седьмой этаж, проскользнул в квартиру. Женщина по имени Донна стояла на кофейном столике в гостиной. На ней были бархатная жилетка и широкие брюки, она исполняла песню Билли Холидэя для Патрика и его гостей. Джеймс быстро прошел мимо нее в свою спальню и забрался под одеяло. Он ухмылялся и тяжело дышал, как мальчик, нарушивший запрет. Он забыл снять ботинки и джинсы и заснул в одежде.

Так у Джеймса Бранча появился новый собеседник — лифт Отис. Каждую ночь, в полночь, Джеймс незаметно пробирался в лифт, останавливал его между этажами и говорил. Он рассказывал о своих проблемах, о новогодних безделушках, о том, как ему нравится бродить по музею Клойстерс, о беспредельном одиночестве.

— Сегодня в вагоне я видел женщину, Отис, — однажды рассказывал Джеймс. — На ней было платье в горошек. Ей около сорока. А это платье — как из детской книжки. Оно ярко-красное с большими белыми кругами, как для маленькой девочки, для Дюймовочки. — Джеймс не открывал глаз, припоминая. — Женщина была прекрасна, Отис. Я хочу сказать, что все в ней, кроме платья было взрослым: ее плащ, и туфли, и морщины на лице. Она выглядела очень грустной. У нее был такой пронизывающий взгляд, но она не шлюха и не наркоманка. Я в этом уверен. Дело в том, что я бы даже и не заметил, насколько она красива, не будь на ней этого нелепого платья. На самом… — Джеймс раскачивался взад-вперед. — На самом деле, Отис, я даже и не подозревал, что она может быть такой прекрасной и грустной, если бы не платье. Понимаешь? — Джеймс помолчал немного. — Это странно?

Так вот все и происходило. Иногда Джеймс проводил в лифте только десять минут. Иногда он сидел там по часу. Джеймс рассказал Отису о своих родителях, о разочаровании в «Харроу Ист», о песне «Никогда не полюблю другого», которую играл Благопристойный Джон. Эту песню Джеймс считал написанной для него и Анамарии. Джеймс говорил откровенно и рассудительно, так женщины пишут в своих дневниках. Часто, усаживаясь и начиная говорить, он вынимал из кармана опаловые сережки, которые всегда носил с собой. Он сжимал их в руке, как лапку кролика или шаманский талисман. Помогало это или нет, Джеймса не волновало. Он просто подчинялся желанию поговорить с Отисом каждый вечер, пока люди пили спиртное, потягивали шоколад или приковывали себя наручниками.