Американский ниндзя 1-2 - [64]

— Ты? — повторил он. — Так до взрыва это был ты?

— Да, — кивнул Суюки, и глаза его сделались почти нежными. — И теперь тебе пора вспомнить все…

Они сидели в маленькой, но в то же время удивительно просторной по восприятию комнатке, и струя пахучего чая журчала, перетекая из носика заварочного чайника в крошечные фарфоровые чашечки.

Суюки не торопился начинать разговор, но он все-таки уже шел, шел через молчание, через дыхание, казалось бы не имеющее к нему никакого отношения.

Джо смотрел на журчащую струйку, на волнующуюся в чашках жидкость, на легкий парок, поднимающийся над крышкой чайника, и ему делалось спокойно и хорошо, как когда-то в детстве. Как в прошлом, которое продолжало возвращаться, сливаясь с настоящим и дополняя его своей вновь обретенной надежностью.

Не было больше двух половинок одного человека, действующих поочередно, — был один Джо, целый и цельный.

— Я нашел тебя, когда тебе было шесть лет…

Морщинистая рука поставила чайник на место.

Поднявшийся от него запах чая был терпким и щекотал горло.

Джо кивнул, зажмуриваясь.

Так пах чай в его детстве. И руки учителя двигались так же уверенно и неторопливо, и на них было хорошо смотреть, не думая больше ни о чем, кроме душистого напитка. Лишь одного не было — шороха пальмовых листьев над головой, но и его можно было заставить себя услышать, призвав на помощь память.

Пальмы росли по всему острову — косматые, заросшие, как бурые медведи, жесткой, длинной шерстью, из которой лесенками торчали сучки. Особенно хороши, впрочем, были они по утрам и к вечеру, когда Суюки и Джо садились рядом и смотрели на их вершины, то тающие в утренней дымке, то становящиеся черными и плоскими на фоне оранжевого с алым неба.

Обычно Суюки приводил Джо на холм; там, в траве, быть может, до сих пор остались просиженные вмятины. С холма была видна большая часть острова, но можно было разглядеть и океан — изменчивый, как человеческая судьба, могучий, бесконечный… Бесконечной была вода, бесконечным было небо, то низкое и синее, то далекое, утыканное звездными иглами, и эти бесконечности исподволь входили в само его сознание, позволяя ему расширяться до космического универсума, быть всюду — и нигде. Нельзя сказать, что Джо любил такие минуты, — они волновали его, притягивали сильнее физиологической любви, о которой он тогда и не знал, но все же суть его отношения к таким моментам была иной. Скорее, это являлось неотъемлемой частью его существования, его личности — как тело могло зачахнуть и умереть, лишившись воды и пищи, так и в душе начиналось отмирание, когда исчезали этот океан и это небо, на которое надо было смотреть, смотреть, смотреть и читать в его молчании то, что не передашь никакими словами. Почти тем же самым, но на другом уровне, была и чайная церемония.

Джо осторожно поднял и поднес к губам горячую, обжигающую пальцы чашку.

Суюки смотрел на него с хитрой, но доброй улыбкой.

— Ты меня… многому… научил, — с трудом подбирая слова проговорил Джо. — Я помню…

Теперь он видел не руки — только суженные глаза учителя.

Глаза улыбались.

Глаза улыбались, и Джо — маленький Джо — подходил к огромному дереву, разделяющемуся на десятки стволов-ветвей, образующих невероятнейшую лестницу. Детские ручонки хватались за выщербинки на коре, цеплялись за тонкие ветки, обнимали толстые — Джо начинал подниматься.

Иногда ему делалось страшно, но взгляд Суюки говорил: «Ты можешь», — и он мог. Уходило головокружение, в непрочности тонких верхних ветвей находилась опора, руки и ноги наливались силой, крепли, позволяя уже не минуты — часы — висеть, держась за деревянные перекладины, сперва на обеих руках, затем на одной. Сперва налегке, затем — с зажатым во второй руке оружием, с увеличивающейся тяжестью. То замирая, то, наоборот, раскачиваясь…

Дерево было другом и союзником — как все его окружавшее. С любой обстановкой можно было слиться, заставить работать на себя, если найти правильный к ней подход. Но для этого надо было знать и ее, и себя, знать так, чтобы эти знания об окружающем мире входили в плоть и кровь, чтобы их не приходилось через силу вытаскивать из памяти…

— Я нашел тебя ребенком и дал тебе имя Джо — единственное американское имя, которое я знал…

— Твое имя — это связь с твоим народом, — вспомнил Джо разговор за чаем, — за другим чаем, еще тогда…

— Человек не может жить без таких связей, оставаясь собой. И в то же время, чтобы стать выше, чем ты есть, надо подняться и над этой связью. Корни помогают дереву держаться за землю, но деревом его делают ствол и ветви — а они тянутся к небу…

«Я не понимаю…» — взглядом отвечал Джо, не осмеливаясь перебить, но Суюки читал его вопросы по лицу.

«Рано или поздно ты это поймешь. Добро и зло всегда шире, чем тебе будут подсказывать корни, если слушать только их. Если замкнуться на них — солнце так и останется далеко. Учись понимать и видеть все шире — вот чему я хочу научить тебя. Пусть искусство поднимет тебя вверх».

— Я помню, помню…

— …я учил твое тело и чувства, чтобы ты мог занять место на поле чести.

— Да, Учитель…

Джо опустил полегчавшую чашку на стол, позволил рукам свободно упасть на колени и перенесся в прошлое.