Американский Голиаф - [94]

– К чему это все?

Зачем тащить корову на рискованный выпас, когда на этой земле еще довольно травы?

– Вы только что сказали, что ее вымя пусто.

– Пока нет, Халл. Оно наполнится, если мы придумаем, как навести глянец на обоих потускневших ископаемых. Устроить пару новых чудес – хорошо, но опасно. Понадобится слишком много заговорщиков.

– Сфабриковать чудеса? Вы думаете, чудеса Голиафа – фальшивка?

– Забудьте о чудесах. Что, если нам объединить усилия, создать каменный тандем и поставить этих двоих лицом к лицу? Битва гигантов! Понимаете, к чему я клоню? И не в театре или каком-либо привычном зале. На боксерской арене. Представьте ринг. Море света. В этом углу Титан! В том – Голиаф! Смотрите битву библейских старцев! Двое по цене одного!

– Низводить волшебство до хлама с дрянной распродажи?

– И траты, и доход пополам. Барнум просит лишь о том, чтобы вы поручили ему поддерживать огонь. Я имею в виду объявления, рекламу и прочую шумиху. Что скажете, Халл? Говорите «да» и спасайте нас обоих.

Джордж Халл втянул в себя порцию дыма объемом с изрядное привидение. Верно, что Бен назначил крайний срок переезда; печально, но факт, что по будним дням очередь к Голиафу истончилась до струйки, и правда, что Джордж подумывал бросить Манхэттен и победить Барнума в Бостоне. От одной мысли о том, чтобы работать вместе с человеком, который бросил тень на идеального, исключительного, истинного Кардиффского исполина, Джорджа начинало тошнить. Смысл, однако, в этом был.

Задуманная Барнумом битва гигантов может сделать кое-что получше, чем просто собрать толпу. Лицом к лицу, в этом самом «море света» Голиаф получит наконец заслуженную корону. Мошенник Барнум будет дискредитирован, уничтожен и выставлен на посмешище; собственное порождение лишит его пьедестала и чуть ли не яиц.

– Битва гигантов! Пусть победит сильнейший, – продолжал Барнум. – Рефери назначим Мальчика-с-Пальчика, чтобы схватка была честной. Слушайте дальше, Халл. Мы предоставим зрителям отдать свои голоса за того, кого они сочтут победителем. Пусть опускают бюллетени в запертый железный ящик под присмотром детективов. Бумажки сосчитают к специальному дню, о котором объявят дополнительно. О, я продумал все детали. И вы правы насчет волшебства с распродажи. Может, и не стоит снижать цену.

– Вы согласитесь с тем, чтобы проигравший был публично растерт в порошок?

– Хорошая мысль. Может, после национальных гастролей, когда мы изымем стоимость билета у последнего американца.

– Все траты и чеки рубятся пополам.

– Как вареный омар, – сказал Барнум. – В котором хватит мяса на две большие тарелки. Теперь вы готовы пожать мне руку, Халл? Я был бы благодарен вам за этот жест, ибо ценю ваше мужество. Интрига грандиозна и воплощена со щегольством. Достойна самого Барнума, я признавал это с первой минуты.

– Всегда интриги, ничего настоящего. Вас поневоле становится жаль, несмотря на всю вашу славу.

– Вы говорите, как Генерал-с-Пальчик, он тоже любит восседать на коне, пока его свинья выкапывает трюфели. «Всегда интриги, ничего настоящего»? Халл, учитесь обращать свое жало и жалость на мишень, а не на стрелка. Мы с вами прекрасно знаем, что искренность – мать измышлений. Будьте Барнуму партнером. Не пастором.

Кардифф, Нью-Йорк, 20 января 1870 года

Барнаби Рак изучил копии с записей в книгах перевозок; они начинались Питером Уилсоном из Чикаго и вели извилистой дорожкой в Юнион, Нью-Йорк. Герман Хупер, Мартин Моричес, Руфус Трум, Томас Тауэр, Бартон Берлман, Притчард Доббс – бумаги подписаны одной и той же рукой. Наклон влево, хвостики у «Т», завитушки у «S», и «О» лежат на боку.

Один и тот же человек, распознанный по рисунку, сделанному с ферротипа Саманты Турк. Один и тот же Джордж Халл, тот самый Джордж Халл, который в ноябре шестьдесят восьмого нанял Лумиса Зейна везти его самого и его исполина от вокзала Юнион к ферме Чурбы Ньюэлла, что у подножия Медвежьей горы.

Вчера вечером Барнаби познакомился с Зейном в Лафайетте, в баре гостиницы «Синий лев». Теперь он ехал в его повозке, в точности повторяя маршрут Халла, строча заметки и подскакивая на камнях и рытвинах.

Получится из этого сенсация или нет, Барнаби было скорее тоскливо, чем радостно. Его утягивало на дно тошнотное чувство, что с таким же успехом назавтра после Страстной пятницы можно было споткнуться о мертвое тело Христа.

– Да, лило в тот день как из ведра, – сказал Лумис Зейн. – А ящик весил миллион фунтов, не меньше Я хорошо тогда заработал, да вот кони, черт возьми, едва не окочурились. Помню, пока выгружали, пес шелудивый все рычал и гавкал во всю пасть, что твой гром. Двух мужиков помню и пацана. Один, надо думать, Ньюэлл. Второй – хмырь с твоей картинки. Про пацана точно не скажу, но, похоже, из ихних. Крепкий парнишка, а морда кислая. Ну вот, скинули мы тот ящик у сарая, и вся история. Больше и сказать-то нечего. Хозяйка была в доме, я ее в окно приметил, хоть бы воды теплой предложила, так ведь нет.

– А позже, когда вы узнали о каменном человеке, вы ничего не заподозрили? Что-нибудь шевельнулось в памяти?

– Каменюка-то после была, сильно после. Больше года прошло. Может, я что и говорил, да так, не всерьез. Мужик сказал, табачный пресс какой-то, я и поверил. Кардиффского исполина вроде вполне уважаемые люди откопали. Сам ходил поглазеть с женой и пацаненком – встало так, что лучше и не пожелаешь. Знаю, что вы про себя думаете, да только я так не думаю. По мне, этот окаменелый Голиаф из самой что ни на есть Библии.