Американские просветители. Избранные произведения в двух томах. Том 2 - [114]
Нижеследующий короткий очерк ни в коем случае не отменяет необходимости того, чтобы каждый образованный физиолог или идеолог внимательно ознакомился с первым томом работы Гартли, которую, несмотря на ее ненужные гипотетические прибавления, едва ли превосходит какая-либо известная книга по языку, глубокому и точному рассуждению, обширности применений. Пристли сократил ее, но сама книга настолько содержательна по материалу и способу изложения, что она должна читаться такой, какой ее написал Гартли. Его теория вибраций, впервые предложенная сэром Исааком Ньютоном, неправильно понятая и неправильно интерпретированная поверхностными авторами, может быть верной или нет — я склонен соглашаться с ней, — но факты, относящиеся к обширным ассоциациям ощущений с ощущениями, ощущений с идеями, идей с идеями и тех и других с мышечными и другими телесными движениями — автоматическими и произвольными, инстинктивными и интеллектуальными, нормальными и болезненными, совершенно неоспоримы: это [ведь] не теория, а факты.
На ассоциацию идей впервые обратил внимание г-н Гей в диссертации, предпосланной «Происхождению зла» Кинга, а затем г-н Локк в его «Опыте о человеческом разуме» (кн. II, гл. 33)>{8}. Книга Гартли была отмечена шотландскими метафизиками в такой поверхностной и легкомысленной форме, которую следовало ожидать от людей, не могущих пли не умеющих позаботиться о понимании. Но г-да Рид, Освальд, Битти, Дугалд Стюарт и Томас Браун>{9} процветали. Как фавориты клира, ибо они принадлежат к ортодоксальной школе идеологии, они — онтологи и психологи, они не нарушают всеобщих предубеждений, они не идут против клерикальных учений, их ужасают тенденции еретической метафизики, стиль их сочинений большей частью хорош, часто отмечен изяществом и вкусом, в то время как догматизм, который пронизывает их пустопорожние страницы, хорошо рассчитан на то, чтобы обмануть многочисленных читателей, согласных читать не думая. Но прогресс точной физиологии разрушил их [построения]. Думающая часть публики, которая в конечном счете задает тон той более обширной части, которая не думает, утомилась тем, что приходится тащиться через страницы, заполненные фигуральными словами и фразами, не имеющими определенного значения, и стала громко взывать к реальным фактам и точности языка. Я первоначально склонился к мысли набросать этот очерк, внимательно изучив критические замечания, высказанные д-ром Блейром>{10} и лордом Кеймсом>{11} при чтении мной курса на эту тему в колледже, где я президентствую, и увидев, как можно было бы более удовлетворительно объяснить и проиллюстрировать принципы, которые они пытаются развить, если бы они что-нибудь знали относительно учения об ассоциации идей. Таким образом, вся путаница и темнота данного лордом Кеймсом объяснения хода идей, их связи с предшествующими идеями, его тяжеловесное и не очень вразумительное объяснение того, что он называет идеальной презентацией, — эмоций, страстей, симпатий и симпатических эмоций, эмоций, сходных между собой, эмоций, связанных с музыкой, и многих других — все это разъясняется как очевиднейшие случаи ассоциаций. Д-р Джозеф Пристли понимал значение этого учения для [уяснения] этих предметов и отметил его применение в своих «Лекциях о красноречии и критике», не прибавляющих ничего к Блеру и Кеймсу. Хотя он и понимал его полезность, в своих лекциях об этом учении он его мало использовал сравнительно с размерами его применимости, и я предполагаю, что это произошло из-за его недостаточного знакомства с физиологией.
В последующем очерке «Ассоциация идей» я не претендую на то, чтобы развить теорию — мою собственную или кого-либо другого. Я утверждаю очевидные, хорошо известные, неоспоримые факты, знакомые каждому физиологу, когда-либо обратившему свое внимание на сцепление раздражений и движений в нервных волокнах, но полностью игнорируемые компанией метафизиков-словоблудов, которым и не грезится, что феномены тела могут быть каким бы то ни было образом использованы при выяснении или объяснении феноменов духа. Этот разряд авторов довольствуется порицанием чьего-либо воззрения, если его тенденция, непосредственная или отдаленная, является тем, что духовенство называет еретическим и опасным, как всякое мнение, которое стремится уменьшить влияшие клерикалов или разоблачить правление, с помощью которого они держат невежд в подчинении. «Что такое ортодоксия и что ересь?» — спрашивает лорд Сендвич в спорах о [религиозной] корпорации и определении [ортодоксальности]. «Ортодоксия, мой лорд, —
говорит епископ Уорбертон>{12}, — это мое мнение, а ересь — это мнение другого человека». Пора отбросить изучение тенденции какого-либо воззрения и поставить вместо этого вопрос, что является фактом и истиной. Последние никогда не могут иметь дурной тенденции, однако изуверы, заточившие в тюрьму Галилея и осудившие Лоуренса и Макартнея, думают иначе. Каково слово истины? Рассмотрим этот вопрос открыто и честно.
