Американская повесть. Книга 1 - [157]

В тот же день, ближе к вечеру, я опять прошлась по берегу до усадьбы мистера Тилли и нашла его тропку. Она вела через булыжник и скалы к краю участка, где лежал тяжелый обломок крушения, похожий на рыбью кость и сплошь утыканный деревянными пробками. Оттуда узкая, протоптанная каким-то одиночкой тропка вела вверх через небольшое зеленое поле, составлявшее все владение мистера Тилли, если не считать клочков пастбища, на крутом обрыве, нависшем над дорогой и домом. Я слышала треньканье коровьего колокольчика где-то среди пихт, мимо которых вела тропинка, со всех сторон осаждаемая лесом; скоро и это место должно было зарасти лесом, но пока поле оставалось нетронутым, вдали я не увидела ни кустика, там только и торчал что одинокий камень. Что было удивительно здесь, в краю разбросанных камней, которые одни только человеческие труды могли убрать с пахотных мест. На узком поле, в траве и среди картофельных борозд, я приметила несколько крепких кольев, как будто без разбора загнанных, но аккуратно выкрашенных в желтое и белое, под стать домику — несуразно современному по сравнению с его владельцем. Я охотнее поверила бы, что им владеет не мистер Тилли, а молодцеватый оптовый торговец яйцами из Лендинга. Ведь дом человека — всего лишь более просторное его тело, и выражает его природу и характер.

По ровной тропиночке я поднялась к боковой двери. Что до парадной двери, то подниматься туда было бы слишком торжественной и трудной процедурой: низкое каменное крыльцо поросло травой, а над входом склонился куст симфориокорпуса, склонившийся под грузом вьющейся ипомеи, умудрившейся два раза обернуться морским узлом вокруг дверной ручки.

Илия Тилли вышел встречать меня к боковой двери. Он вязал синий носок, не глядя на него, и был тепло одет — толстая синяя фланелевая рубашка с белыми фаянсовыми пуговицами, выцветшая жилетка и брюки с заплатами на коленях. На рыбную ловлю он так не одевался. Было что-то удивительно приятное в пожатии его руки, теплой и чистой, словно она никогда не касалась ничего, кроме уютной шерстяной пряжи, — ни холодной морской воды, ни скользкой рыбы.

— А для чего эти раскрашенные палки вон там, в поле? — поспешила я спросить, и он сделал два шага по тропинке и поглядел на колья, будто видел их первый раз в жизни.

— Люди надо мною смеялись, когда я купил это место и перебрался сюда на житье, — объяснил он. — Говорили: ничего тут не вырастет и камней полно. Но я-то знал, что почва здесь хорошая, и поработал на ней — урывками, когда никакой другой работы не было, — и выкорчевал-таки эти злосчастные камни. Сейчас там так красиво, как еще поискать, верно? Ну, а эти раскрашенные палки — это мои буйки. Я раз наткнулся на большущие камни, их совсем не было видно из-под земли, но я решил, что могу опять на них налететь, поэтому отметил их все буями, видите? Мне они не мешают, все равно как если бы их там и не было.

— Не зря вы ходили в море, — засмеялась я.

— Одно дело помогает другому, — сказал Илия с приятной улыбкой. — Входите, садитесь, вам надо отдохнуть! — И повел меня в свою удобнейшую кухню.

В два дальних окна глядело солнце, а между окнами стоял стол, и на нем, свернувшись, сладко спала кошка. Пол был покрыт чистым, новым половиком, а на отдраенной плите стоял фаянсовый чайник, слишком большой для семьи из одного человека. Я рискнула заметить, что кто-то здесь, видимо, умело хозяйничает.

— Это я, — честно признался старый рыбак. — Я здесь живу один. Стараюсь все держать в порядке, как было при моей бедняжке. Вы садитесь сюда, на этот стул, тогда вам в окно будет видно воду. Никто не думал, что я смогу жить один, но я не желал, чтобы мне весь дом перевернули. Я один только знал, как нужно сделать, чтобы ей было по нраву, и сказал, что управлюсь, и управился. Решил, что одному лучше. — И он снова вздохнул, словно вздохи были его привычным утешением.

Мы оба помолчали. Старик смотрел в окно, как будто забыл о моем присутствии.

— Вы, наверно, очень о ней скучаете, — сказала я наконец.

— Скучаю, — отозвался он, снова вздохнув. — Люди все твердили, что со временем мне станет легче, но я этого не замечаю. Нет, все равно скучаю, каждый день.

— Сколько лет прошло с ее смерти? — спросила я.

— Восемь лет прошло, первого октября исполнится. Даже не верится, что так давно это случилось. Есть у меня сестра, та приезжает погостить ненадолго весной и осенью, а иногда и чаще, если пошлешь за ней. Я с иголкой не в ладах, это дело другое, чем вязать, а она очень быстро все приводит в порядок. Но она замужняя женщина, у нее семья, и негоже отнимать у нее много времени. И сын со своей семьей живет там же. Но я, когда за ней посылаю, пользуюсь случаем, чтоб и ей добро сделать: у нее с деньгами туго. Бедняжка моя ее любила, вот мы и выкручиваемся вместе. Одному жить не трудно. Я вот здесь сижу и думаю про все это, особенно когда погода плохая и выходить нельзя. Бывают такие дни, когда кажется — вот сейчас моя бедняжка вернется сюда в кухню. За всеми дверями слежу — не войдет ли в какую. Да, мэм, смотрю, смотрю, а петли пропускаю, вот так и идет. Да, мэм, вот так и получается.