Американская мечта - [17]

Я опять стал задыхаться. Что же мне делать с Деборой? У меня не находилось на это ответа. Если вестник и был уже в пути, он пока ничем не заявил о себе. Меня охватила паника. «Не теряй голову, идиот», – сказал мне спокойный внутренний голос, но голос этот лишь повторял слова Деборы.

Ну, а теперь позвольте поведать вам самое скверное. В эти минуты у меня разыгралось воображение, – сверх всякой меры. Мне захотелось оттащить Дебору в ванную комнату и затолкать ее в ванну. А потом мы с Рутой сели бы там и приступили к трапезе. Мы лакомились бы Дебориной плотью, вкушали ее день за днем, и глубочайшая скверна, таящаяся в нас, выделялась бы из наших клеток. Я переварил бы проклятие жены, прежде чем оно успело бы обрести реальные очертания. Эта мысль все настойчивей овладевала мною. Я казался себе врачом, стоящим на пороге открытия нового, невиданного доселе лекарства. Я продумывал все детали: то, что мы не пожелаем поглотить, – внутренние органы и мелкие кости – можно перемолоть в стиральной машине. А кости покрупнее я заверну в сверток и выкину из окна. Перелетев над Ист-ривер-драйв, он упадет прямо в реку. Хотя нет, улица широкая, с четырехполосным движением плюс тротуар – не докину. Придется выйти из дому, поймать такси, потом пересесть в другое, потом снова переменить машину и, добравшись наконец до Канарси или до лачуг Сити Айленда, зашвырнуть сверток в болото. Если мне повезет, длинные кости наездницы исчезнут там навеки, но как убедиться в этом? Или лучше наполнить ящик цементом и замуровать в нем кости да и зубы тоже? Нет, зубы нужно сокрыть в другом месте, – но только не в мусорном баке, – их нужно надежно захоронить, но где? Только не в Центральном парке: стоит хоть одному зубу отыскаться, и мне конец. Словно на киноэкране, передо мной предстал полицейский, беседующий с дантистом Деборы. И ящик с замурованными в нем костями, утопленный в море, тоже не годится – как мне нанять лодку ранней весной, в марте, не привлекая особого внимания? «Исчезновение наследницы!» Такие заголовки завтра же будут набраны аршинными буквами, и люди вспомнят мое лицо и тяжелый сверток у меня в руках, нет, этот план не сработает, к тому же обо всем этом будет знать Рута, а она наверняка меня подведет. И мое воображение, описав круг, вернулось к исходной точке: я в одиночестве сидел возле ванны, в которой теперь покоилось тело Руты, – иронический смысл этой метаморфозы поневоле заставил меня усмехнуться. Нет, этот план не годится, ничего не выйдет, – и я устало откинулся в кресле, казалось, будто приступ болезни, которая вот-вот готова была покинуть меня, вдруг ударил мне в голову. Какими чувственными пряностями одарила меня эта немка!

Решение, разумеется, оказалось очень простым. Вестник наконец взошел на башню. И я усмехнулся, содрогаясь от ужаса, – ибо самое простое решение было и самым дерзким. Хватит ли у меня решимости? Что-то дрогнуло во мне – с минуту я пребывал в паническом споре с самим собою, пытаясь отыскать какой-то другой выход. Может быть, мне удастся дотащить Дебору до лифта (моя бедная жена напилась) или спустить ее вниз по лестнице, нет, невозможно: стоит мне не сдюжить того, что я задумал, меня ждет электрический стул, и мрачная печаль охватила меня, мне стало жаль, что я не сделал Руте ребенка, возможно, она была моей последней в жизни женщиной, – и я встал с кресла, подошел к Деборе, опустился возле нее на колени и подсунул руку ей под бедра. Ее кишечник был опорожнен. Я вдруг почувствовал себя ребенком, и мне захотелось заплакать. В воздухе висел резкий запах рыбы, заставивший меня вспомнить Руту. Госпожа и служанка пахли одинаково. Я немного помедлил, но потом сходил в ванную за бумагой и тщательно обтер Дебору. Затем спустил бумагу в унитаз, прислушиваясь к собачьему всхлипу воды, и подошел к окну. Нет, не сейчас. Я включил все светильники, какие были в комнате, и, ощущая новый прилив сил, рожденный страхом, – так человек в отчаянии бежит из охваченного пламенем дома, – я поднял ее, поднял, хотя тело показалось мне очень тяжелым (а может быть, я был просто парализован ужасом?), и втащил на подоконник, сделать это оказалось труднее, чем я рассчитывал, и в лихорадочной надежде на то, что никто меня сейчас не видит – нет, только не сейчас, только не в этот миг! – я собрался с духом и вытолкнул ее из окна и сразу же свалился на пол, словно она каким-то образом исхитрилась дать мне сдачи, и, лежа на ковре, сосчитал до двух, до трех, чувствуя, как тяжесть ее падения давит мне на грудь, и услышал звук, долетевший до меня с мостовой десятью этажами ниже, громкий и пустой, – заскрежетали тормоза, металл врезался в металл со звуком, похожим на визг пилы, – и вдруг все стихло, и я встал, высунулся из окна и увидел внизу тело Деборы, наполовину придавленное колесами автомобиля, и еще три или четыре машины, врезавшиеся одна в другую, и застопорившееся движение на улице, и я закричал, имитируя безутешное горе, но горе мое было подлинным – ибо только сейчас я осознал, что Деборы не стало, – и крик мой был отчаянным звериным воем.