Американская история - [11]

Впрочем, вечером он, как всегда, встречал меня у работы, и мы снова были вместе, и снова проводили час или два, и, если я не могла поехать к нему, он не настаивал и провожал меня, и я целовала его в губы и не могла оторваться от него и оставить его этой ночью одного, но все же заставляла себя, зная, что все продолжится завтра. И все действительно продолжалось завтра, и мы скользили по дням и неделям, пока они не перетекали в месяц, а потом в другой, и мне было необыкновенно легко, и ничто не вклинивалось в этот счастливый распорядок, ничто не вызывало вопроса, и поэтому ничто не требовало ответа ни от меня, ни от Марка.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Я не помню точно, когда Марк все же спросил меня, где и на кого я учусь, я просто не обратила тогда внимания на этот его несущественный вопрос. Помню только, что мы сидели в простеньком кафе уже вполне сытые, и единственное, что оставалось на столе, были две неполные чашки кофе, да еще хлебница с парой разломанных пополам булочек.

— В Бостонском университете, — ответила я, — на экономическом.

— Что это значит? Я имею в виду, кем ты станешь? — спросил он.

— Если честно, я сама точно не знаю. Но вроде бы в финансовых компаниях делать аудит, рассчитывать налоги или быть финансовым советником. В общем, заниматься разной туфтой типа этого.

— И тебе нравится? — спросил он. Я скорчила гримасу недоумения.

— Нравится? Даже не задумывалась над этим, — попробовала уйти от ответа я, но потом добавила по инерции монотонно: — Нормально.

— А зачем же ты тогда пошла туда учиться? — опять спросил Марк.

— Зачем я пошла туда учиться? — лениво повторила я его вопрос, показывая этим, что мне этот разговор не особенно интересен. — А куда еще? Экономисты везде требуются, работы полно, посмотри газету, куча объявлений, зарплата хорошая. Что еще надо — стабильность и вера в завтрашний день. — Я попыталась свести разговор в шутку, мне не нравилась тема, слишком односторонняя, слишком про меня, и я не хотела продолжать.

Марк мягко улыбнулся, он всегда так улыбался, когда не соглашался, и я поняла, что мне не удастся отделаться формальной отговоркой.

— Но если тебе не нравится.

— Я так не сказала, я сказала «нормально». Не так чтобы я жутко тащилась от всех этих дебетов, кредитов и прочих дисперсмантов, но, я думаю, никто не тащится.

Я потихоньку начала раздражаться, разговор был мне не по душе.

— Я думаю, кто-то тащится. Кто-то наверняка тащится, — повторил Марк. Он говорил медленно, как бы взвешивая слова, аккуратно их подбирая. — И ты всегда будешь проигрывать им.

Это было уже что-то новое, никогда раньше Марк не говорил со мной таким тоном — безапелляционным, давящим.

— Послушай, — сказала я, — я ни с кем соревноваться не собираюсь. Очень хорошо, если кто-то станет лучше меня. Будет кому местную экономику поднимать.

— Зачем начинать, заранее зная, что тебя ожидает неудача? — задумчиво и как бы самому себе сказал Марк. — Это как игрок, который выходит на поле, заранее готовясь проиграть матч. Только для тебя поражение в результате выльется в напрасно потраченные годы, постоянное неудовольствие, и потом невозможно будет что-либо изменить и...

— Хорошо, — перебила его я. — Откуда ты знаешь, что меня ждет неудача? Ты что, считаешь, что я соображаю плохо? Так вот, в качестве информации, я одна из лучших на курсе!

— Малыш, ты только не злись, — сказал он миролюбиво, — мы ведь просто обсуждаем. Я уверен, что ты способная. Более того, ты способнее многих других, которых я знаю. А я знаю много сильных людей.

Я бы подумала, что он шутит, если бы голос его не звучал настолько серьезно.

— Но, видишь ли, когда мы говорим о лучших, в силу входят другие правила. Это как законы Ньютона, которые действительны только на Земле и распространяются на всех, кто здесь находится, но за пределами ее они не действуют. Там, в космосе, властвуют законы Эйнштейна и геометрия Лобачевского, а не Евклида, например.

— Но там нет жизни, как ты говоришь, за пределами Земли, — возразила я.

— Это ты так думаешь, — отмахнулся он от меня. — Так же и среди творческих людей: для них действуют другие законы, —он сделал паузу, подбирая слова, —счастья, гармонии, даже любви — абсолютно другие законы, и конкуренции тоже.

— Ну хорошо, и какие же они, эти законы? — уже скорее саркастически, чем добродушно, спросила я.

Он все так же мягко улыбнулся.

— Все я не знаю, о многих сейчас незачем говорить, но самый простой — тот, о котором мы сейчас спорим, — он опять остановился, опять подбирая слова. — Человек хорош в том, что любит, а любит то, в чем он хорош.

— Это несложно.

— Конечно, несложно, — не понял он моей иронии или сделал вид, что не понял. — Более того, банально, но парадокс в том, что самые простые и банальные вещи как раз из-за своей простоты и ускользают от нас.

Нет, подумала я, все он понял.

— Но я не об этом. Получается замкнутый круг: чем больше ты любишь то, чем занимаешься, тем лучше это делаешь. А чем лучше делаешь, тем больше ты это любишь. В результате человек поднимается над собой, даже над своим талантом, и конкурировать с ним становится сложно.

Теперь я поняла, что меня раздражал даже больше, чем сама тема, его тон. Он говорил со мной, как с ребенком, — поучительно, даже назидательно, — и говорил бы что-нибудь оригинальное, а то, действительно, общие места. Я хотела сорваться на резкость, чтобы закончить наконец этот ненужный разговор, я уже приготовила фразу, но в последний момент все же сдержалась и промолчала. Вместо этого я перешла на еще не забытый московский, более развязный тон.