Американская фантастика. Том 3 - [101]

— Не надо, — сказала она поспешно. — Боже мой, Митч, то есть мистер Кортней…

— Митч меня вполне устраивает, — сказал я и отпустил ее руку, которую растирал. Эстер приподнялась, чтобы лучше видеть меня.

— Послушай, я жив, это верно, но попал в чертовски серьезную переделку. Мне необходимо повидаться с Фаулером Шокеном. Можешь устроить это сейчас же, немедленно?

— О-о, — она судорожно глотнула воздух, наконец приходя в себя, и потянулась за сигаретой. Я тоже машинально вытащил пачку «Старр». — О-о, Митч! Мистер Шокен на Луне. Это страшная тайна, но вам я могу сказать. Что-то, связанное с Венерой. После того, как вы погибли, то есть… ну, вы сами знаете, что я хочу сказать, — после этого он поставил во главе проекта «Венера» мистера Ренстеда. Дела пошли хуже и хуже, и он решил взять все в свои руки. Я дала ему ваши заметки. Кажется, там что-то говорилось о Луне. Во всяком случае, два дня назад он улетел.

— О, черт, — выругался я. — Кого же он оставил вместо себя? Гарвея Бренера? Тогда свяжись…

Эстер покачала головой.

— Нет, Митч, фирму возглавляет мистер Ренстед. Мистер Шокен уехал так поспешно, что смог передать дела только мистеру Ренстеду. Я могу ему позвонить прямо сейчас.

— Нет. — Взглянув на часы, я застонал от отчаяния. Я едва успею добраться до музея «Метрополитен». — Послушай, Эстер, мне надо уходить отсюда. Ни слова никому о нашей встрече, слышишь? Я что-нибудь придумаю и позвоню тебе. Скажу, что я врач твоей матери, — как его там, — доктор Галлант? Условимся, где встретиться и что делать. Ведь я могу рассчитывать на тебя, Эстер, правда?

— Конечно, Митч. — Она задыхалась от волнения.

— Хорошо. А теперь ты должна спуститься со мной на лифте. Спускаться пешком нет времени, а если меня поймают на территории клуба, могут быть неприятности. — Я остановился и посмотрел на нее. — Кстати, о клубе. Что ты здесь делаешь, Эстер?

Она вспыхнула.

— О, вы знаете, как это бывает, — сказала она печально. — Когда вас не стало, работы для меня не нашлось. У всех управляющих свои собственные секретарши, а я, Митч, не могла уже снова стать рядовым потребителем, когда столько долгов и все такое… И тогда… здесь открылась вакансия, понимаете?..

— Гм, — хмыкнул я, надеясь, что мое лицо осталось спокойным. Видит Бог, я сдерживал себя. Будь ты проклят, Ренстед, сказал я себе, подумав о матери Эстер и о молодом человеке, за которого Эстер должна же когда-нибудь выйти замуж, и вспомнив вопиющую несправедливость, виновниками которой являются типы вроде Ренстеда, — они держат законы в своих руках, губят жизнь таких высокопоставленных работников, как я, или простых служащих, как Эстер, вынуждая нас становиться рядовыми потребителями.

— Успокойся, Эстер, — сказал я мягко. — Теперь я твой должник. И поверь, тебе не придется напоминать об этом. Я возмещу все, что ты потеряла.

Я уже знал, как это сделать. Многим девушкам, работающим по контракту ZZ, удается успешно избежать возобновления контракта или понижения квалификации. О выкупе контракта Эстер до того, как истечет его срок, думать не приходится — это обойдется слишком дорого. После года работы по контракту многим девушкам удается неплохо устраиваться в качестве личных секретарей. Я был человеком достаточно влиятельным и надеялся, что к моей рекомендации отнесутся благосклонно и к Эстер будет проявлено внимание.

Я против всяких сантиментов в служебных делах, но, как вы, наверное, уже заметили, в личных часто становлюсь их рабом.

Эстер настояла на том, чтобы я взял у нее немного денег. Поэтому, наняв педальный кеб, я смог заблаговременно добраться до музея. Я дал кебмену деньги вперед и, когда выходил, услышал, как он отпустил ехидное замечание по адресу «некоторых привилегированных». Если бы я в это время не думал о более важных делах, то проучил бы его как следует.

Я всегда любил музей «Метрополитен». К религии я равнодушен, возможно, потому, что это область, в которой подвизается Таунтон. Но в старинных шедеврах музея есть что-то возвышающее и облагораживающее, вселяющее в душу покой и благоговение. Как уже было сказано, я пришел немного раньше намеченного времени и, подойдя к бюсту Георга Вашингтона Хилла, отца рекламы, молча постоял около него. Я чувствовал себя так же спокойно, как в первые мгновенья на Южном полюсе средь снежной тишины.

Ровно без пяти двенадцать я уже стоял перед огромным женским торсом позднего периода. Вдруг за моей спиной кто-то стал тихонько насвистывать. Мотив был какой-то неопределенный, но в нем настойчиво повторялся один из условных сигналов, который я выучил в подполье под Малой Наседкой.

Одна из дежурных сотрудниц музея направилась к выходу. Обернувшись, она улыбнулась мне через плечо.

Постороннему наблюдателю это показалось бы обычным знакомством мужчины с женщиной. Я взял ее под руку и почувствовал, как ее пальцы отбивают на моем запястье условный код:

«Ничего-не-говорите-когда-я-оставлю-вас-идите-в-конец-комнаты-садитесь и-ждите».

Я кивнул головой, она подвела меня к отделанной пластмассой двери, открыла ее и знаком велела войти.

В комнате было человек десять-пятнадцать потребителей. Они сидели на стульях с прямыми спинками и слушали человека с профессорской бородкой. Найдя свободный стул в глубине комнаты, я сел. Никто не обратил на меня внимания.