Американка - [5]

Пауза.

Вот так. Такая бодрость… Она, конечно, быстро проходит, но все же какой-то кусочек освежающего холодного льда у сердца остается…. Вот так понемножку, понемножку и выкарабкиваешься… Я выкарабкалась… Да, выкарабкалась… Много пила, много курила всякой дряни, но выкарабкалась, выкарабкалась…

Пауза.

Патрис… Патрис… Последний раз… Последний раз… Патрис…

Пауза.

Я думаю, что ему не было счастья со своей французской невестой. Уверена, что он сейчас в психушке…Он был идиот, он был дурак, он был ненормальный, он был припадочный… Я очень любила его и прощала ему все, но теперь вижу… Такой был нежный… глупый… котеночек…

Пауза.

Кстати, я вообще вижу все и всех насквозь… (Сухо). Нужно включить свет. А то вы подумаете, действительно, что я сижу в полумраке для того, чтобы сэкономить три цента… Свет! (Включила свет. Смеется). К чему я все это вам рассказала? Не знаю. И кому я это рассказала? Вам, человеку оттуда, из России, человеку абсолютно ничего не понимающему в нас, американцах! (Встала, выпрямилась, легко и весело). Да, да, да, я – американка! Американка! Ко-па-ка-ба-на! Борделло! Я горжусь своей великой страной! Я счастлива жить в самом прекрасном городе земли – Нью-Йорке! Величественней его нет ничего на белом свете, что бы вы мне не говорили! Он мне родной, близкий, мой добрый, ласковый, чудный Нью-Йорк! (Поет в окно): «Ну, что сказать вам, москвичи, на прощанье! Доброй вам ночи!!!» (Хохочет). Пардон, это из другой оперы! Так вот, здесь, в Нью-Йорке – есть все! Ты хочешь быть миллионером? Если у тебя есть желание – ты будешь им, только постарайся – и будешь! Ты хочешь быть китайцем, общаться только с китайцами на китайском языке, смотреть китайский театр, китайскую порнуху, любить только китайских девушек – пожалуйста, ты все это найдешь в Нью-Йорке, для этого незачем ехать в Китай! Нигде нет такой свободы, как у нас в Америке! Мы – великая страна! Мы – народ! Этими словами начинается наша Конституция! Конституция Соединенных Штатов Америки! Мы – народ! Здесь ты можешь делать все, что захочет твоя душа! Все-о! Ты хочешь быть евреем? Пожалуйста! Этого добра в Нью-Йорке навалом! Здесь каждый пятый на улице – еврей! Кстати говоря, я и сама наполовину еврейка. Да, да, никакая я ни Елена Андреевна! Куда к черту?! Всю жизнь я была Тата Эпштейн! Но здесь я хочу быть русской и я – русская! Не верите, что я еврейка? Ха! У меня тут, в голове, стоит компьютер! Ма-а-аленький! Вы думаете, что я сошла с ума, болтая все, что попало? Фигушки вам, молодой человек. Я все соображаю. Во-первых, я тяну время – в Копакабану еще рано, не сидеть же истуканами, надо же о чем-то говорить, во-вторых, я репетирую письмо, запишу его и отправлю: «Париж, дурдом, Патрису»! И третье…

Пауза.

(Смеется). Самое главное – я еще разик убедилась… Да, да, последний раз… Как может нравиться кривляющаяся старуха… (Быстро, громко, радостно). Нет, нет, нет! Я молода! Я красива! Я живу в лучшем городе мира Нью-Йорке! Этот город дает соки моему сердцу, он оживляет мое умершее сердце, заставляет его биться ровно и легко! Посмотрите на этот город, разве можно не любить его?! Огни большого города! Эти улицы, эти скребущие небо дома, это небо и эти белые звезды над Нью-Йорком! Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой! Город моей послед ней любви! Я люблю тебя, мой Нью-Йорк! Я – твоя, я – американка!

Пауза.

Ну, что, дорогой товарищ-ч? Вы с˙ели свою печень? Ну, скажите, что невкусно и не ешьте, зачем же давиться? Я ведь и без вас знаю, что я не умею готовить даже яичницу. Невкусно? Итит твою мать, выражаясь человеческим языком, до чего же вы все, приезжающие оттуда, привыкли изображать из себя деликатность, некий бо-монд, а это все – не русский менталитет, миленький, а чванство, «совковость»… Ну, ешьте тогда яблоки, виноград, если это не нравится… Вы же хотите есть, я же по глазам вижу… В ваших глазах больше ничего, кроме голода, не отражается… Вот оно, отличие ваше от Патриса – только в глазах… жесты, походка, лицо, волосы – точно такие же, а вот глаза… (Смеется). Ешьте фрукты, раз так, ну? Если я сказала: «Бери!», значит – бери! Тут – никаких русских штучек быть не может, никаких стеснений! Говорят: «На!» – значит: на, бери сразу, не раздумывая, надо или не надо – все равно бери! Потому что никто упрашивать вас не станет, понимаете? Потому что тут, в этом прекрасном городе, никто никому н‡ хер не нужен, все сами по себе! И если сказано: «Ешь!» – значит, ешь быстренько, даже если не хочешь! Потому что никто не станет умолять, потому что тут никому не интересно – голоден ты или нет! Во второй раз не пригласят, не позовут, не попросят, понимаете? Это все от того, миленький, что тут – свобода! Свобода, мля, свобода! (Ходит по комнате, разбрасывает вещи). Итак, вы едите? Нет? Наелись? Ну и славно, ну и замечательно. (Ушла за ширму, переодевается). Так что пусть он пишет все, что хочет, мне – плевать. Но уж когда я это прочитаю, эту его нетленку, уж тогда я его так отматерю за то, что я плачу в конце, так отматерю, так… Ишь ты, чего придумал?! А?! В финале я буду плакать?! Сейчас, разбежалась! Я, когда роман будет напечатан, позвоню ему среди ночи в Москву, соберу всех Богов и Боженят, так отматерю его, что он дорогу через «лужу» забудет! Тоже мне – плакать! Стану я плакать! Роман, повесть, сценарий для Голливуда, пьесу для Бродвея – пожалуйста! Только пусть отметит в своем эпохальном произведении, что я счастливый человек! Да, да! Счастливый человек, живущий в Нью-Йорке, лучшем городе земли! Счастливый человек, у которого только одна проблема: пятьдесят лет я пытаюсь разобраться в себе, в своей душе и только это волнует меня и более ничего, да! (Вышла из-за ширмы в другом платье. Длинное до пят, красивое черное платье в блестках). Ну, что, кусок в горле застрял? Молодой человек, я выболтала вам свой возраст преднамеренно. Мне даже и не пятьдесят, а пятьдесят четыре с хвостиком! Вы удивились, не так ли? Конечно, удивились! (Хохочет). Вот мы какие, американки! Вот как мы умеем сохранять себя! Вы, небось, думали, что мне лет тридцать семь, тридцать восемь, ну, от силы сорок, да? А мне уже пятьдесят четыре годочка! Вы думали, что у меня все впереди? Да, да! Я тоже так думала, много лет, пока не поняла… (Хохочет. Включила на полную громкость радио, кричит сквозь бешеную музыку). Нет ничего впереди! Все позади! Все позади! Патрис, мой ласковый котеночек, Патрис – все позади….жизнь, любовь моя – все позади…. (Выключила радио, быстро ходит по комнате, натягивая перчатки). Вы слышите, как оптимистично я это говорю? (Смахнула мелкие слезы). Оптимистическая трагедия!! Аллегро! С огнем! Оптимистично! Никаких слез! Еще чего не хватало! Плевать на все! Мы идем в Копакабану! Нас ждет борделло! Еще какое борделло ждет нас! На всю ночь борделло, все впереди!… Где моя шляпа? Молодой человек поднимайтесь, хватит вам жрать… Вот моя шляпа! Вот моя шляпа… (Тихо-тихо). Как я люблю тебя, моя шляпа! Как я люблю тебя! (Быстро). Мы идем в Копакабану! Сегодня я распугаю этих долбаных америкашек! Я покажу им, на что способна русско-еврейская женщина, у которой все позади, все кончилось!!! Я покажу им сегодня кузькину мать, как говаривал мой земляк Никита Сергеевич! Я покажу им… Итак, улыбку на лицо! Уж этому-то я у них научилась! Берите меня под руку! Я им покажу! Жизнь – прекрасна! Небо – в алмазах! Мы – отдохнем! Копакабана! Борделло! Копакабана! Ко-па-ка-бана! Ко-па-ка-ба-на! Копакабана! Ко-па-ка-ба-на! Копакабана! Копакабана! Копакабана!… (Смеется. Плачет. Рыдает. Хохочет).