Американка - [2]

Пауза.

Так что не обращайте внимания на мою чрезмерную говорливость, разговорчивость. Будем считать, что весь этот бред, который я произношу – звуковое письмо. Да! Замечательная мысль! Звуковое письмо. Я буду на вас репетировать это звуковое письмо, которое потом отошлю ему… Ах, он же умер, я забыла! (Хохочет). Вышлю, значит, на тот свет, куда же еще! Возьму кассету и выкину ее вот так вот в окно! (Выбросила в окно белый лист бумаги, провожает его взглядом, смеется). Как красиво… Боже мой! Нет, плакать я не буду. И не плачу. Ну, не буду лукавить, мне, конечно, бывает тяжело. Даже тяжко. Я ведь женщина. Баба. Да, да. Баба. Но чтобы плакать, уливаться слезами, елозить сопли по подушке – упаси, Господи…

Пауза.

Вы доели печенку? Заряжайтесь хорошенько, мы едем в Копакабану на всю ночь, до утра. Я пока сниму шляпу, хорошо? Донт уори, не волнуйтесь, не обращайте внимания, но я должна навести марафет на свою афишу. (Хохочет). Вы нигде никогда в жизни такого не увидите. Я буду рисовать себе лицо. Вы видите: его у меня нет, да? А через полчаса будет! Смертельный номер, впервые в нашей программе! Ешьте, я вам сказала… (Села за стол, смотрит в маленькое зеркальце, красит глаза). Эти америкашки – все безрукие. Они ничегошеньки не могут сделать на кухне, хотя, казалось бы, все под руками, ну, возьми и сделай, ведь все продается в супермаркетах, верно? Нет, только в ресторан, за бешеные деньги… А есть эту пищу: гамбургеры, овсяные хлопья с молоком, кукурузные хлопья – брррр! – увольте! Сплошная химия, вы понимаете это, да? А они сидят себе, наяривают за обе щеки и тут же на салфеточке подсчитывают калории. Бред сивой кобылы. Какие там могут быть калории? Фу! По-моему, нужно готовить так: взять все, что есть в холодильнике, сварить или просто порезать, свалить в одну кучу, в одну тарелку или кастрюльку, посыпать зеленью и подать на стол! Зеленью – обязательно, чтобы было красиво! Я люблю, когда красиво… И, во-первых, так вкуснее, когда все в одной тарелке, а во-вторых – все равно потом все в пузе перемешается, ведь правда? Да вы ешьте, ешьте… По-моему, то, чем я вас угощаю – очень вкусно: печенка, помидоры, свежая капуста, редис… Там еще фрукты – ешьте! Ко-па-ка-ба-на… Копакабана… Борделло! Борделло!

Пауза.

Еще не хватало – плакать. Почему это я должна в финале – понимаете? в финале! – плакать?! Я должна быть красивой, элегантной, молодой, обожаемой, легкой, воздушной, неземной, я должна кружиться, танцевать, всем нравиться, но – плакать?! Почему именно – плакать? Нет, это все – социалистический реализм. Партийная организация и партийная литература. Вот как это называется. Тоже мне, инженер человеческих душ! Закройте рот! Ешьте! (Встала, прошла по комнате, снова села. Красит губы). Я триста лет не плакала! И еще триста не буду плакать!

Пауза.

Триста – это, конечно, метафора. Надеюсь, вы понимаете это? Да? Я не черепаха, чтобы жить триста лет. Мне немало. Но и не много! Конечно, я не младенец, я не девушка-институтка, но любить и быть любимой я пока еще могу. Да, да, могу! Например, я очень люблю себя. Вы любите себя? А вы верующий человек? Вообще-то у нас, американцев не принято задавать такой сугубо личный вопрос, но вы ведь – русский… Верующий? Тогда вам необходимо выполнять заповедь Христа. Вы вслушайтесь в его слова: «Возлюби ближнего своего, как самого себя!» Понимаете? Как самого себя! Понимаете?! Мы все как-то привыкли отбрасывать, не замечать вторую часть этой фразы!! Но это очень важно: любить себя! Обязательно надо любить себя! Иначе не сможешь любить ближнего своего! Понимаете? (Ходит по комнате, что-то напевает). Ко-па-ка-ба-на… Борделло!… Совсем-совсем не говорите по-английски? По-немецки в размере десятилетки? «Анна унд Марта фарен нах Анапа.» (Хохочет). Один мой знакомый художник… Кстати, я все время общаюсь только с творческими людьми – компенсирую то, что недобрала в молодости… Так вот, он замечательный талантливый человек. Живет в Бруклине. Там, как и в Гарлеме, сплошь – цветная публика… Нет. Это я просто так сказала, у меня к чернокожим прекрасное отношение. Прекрасное. Правда, друзей среди них как-то не заимела. Ну, воленс-неволенс приходится кое с кем общаться, но вообще-то, по секрету говоря, мне кажется, что у них у всех ущемленное самолюбие. С ними всегда надо улыбаться. Это надоедает. Ладно, не буду о цветных, вы никогда не поймете Америку, тут надо долго жить, чтобы разобраться хоть в чем-нибудь… Я говорила о своем знакомом художнике, да? Так вот. Однажды он пригласил меня в одно веселое заведение, это рядом с моим домом. Живу тут много лет, а вот не знала, что ресторанчик этот существует совсем рядом, тут… Я забыла, как это называется по-английски, чертов язык, а по-нашему это – «Погребок Черепахи Тортиллы» или просто «Погребок Тортиллы». Ну, что-то в этом роде. И мне там ужасно понравилось! Там так весело! Каждый вечер, независимо ни от чего, по-настоящему весело! И я стала бывать там ежевечерне. У меня был тяжкий период времени, черная полоса… К тому же – рядом с моим домом, не надо тратиться на такси… Да, вы заметили, что мой дом, по-русски говоря – дом творческой интеллигенции? Кстати, моя студия – предмет зависти всей русской эмиграции в Нью-Йорке… Потому что у меня замечательный дом. Тут живут поэты, музыканты, актеры, художники и… прочая шантрапа. Как-нибудь я свожу вас на нашу крышу, оттуда виден весь Манхэттен, как на ладони… Тот самый писатель, что приезжал на днях из России и который хочет в угоду своего чудовищного замысла в финале романа заставить меня плакать, так вот, он вышел пьяный на крышу, увидел Нью-Йорк и, икнув, сказал: «Да-а-а-а… Какой, однако, у вас фе-не-ше-бель-ный дом!» Фенешебельный, понимаете? О, эти мне писатели из России! (Хохочет. Смотрит на себя в зеркало). И с чего это я должна плакать? Ну так вот. «Погребок Тортиллы находится рядом с моим домом и мне, отправляясь туда, не надо было тратить деньги на такси… Да, кажется, я уже вам это говорила? У меня нет своей машины. Это убийство – иметь в Нью-Йорке машину. Когда я приехала сюда пятнадцать лет назад, у меня был – ну, муж-не-муж, любовник-не-любовник – короче говоря: друг, с которым мы коротали вместе первые счастливые эмигрантские денечки… (Смеется). Он тоже был эмигрант. Была у нас с ним машинешка, гробина дешевая такая, что-то вроде «Запорожца»… Ужас! Я все время, с этой машиной, думала: «Сейчас меня оштрафуют за превышение скорости, сейчас – за то, что припарковалась не там, где надо, сейчас – еще и еще за что-нибудь…» Да провались ты! Никаких денег не хватит! Черт их разберет – где надо, а где не надо парковаться… Да и, честно говоря, лично мне иметь машину – страшновато… Потому что я могу покурить чего-нибудь или выпить лишку, а потом – не случайно, а нарочно – врезаться в какую-нибудь стенку… Просто так. Иногда находит затмение, знаете ли, молодой человек, да… Хотя я – я очень хочу жить, жить… И буду жить. (Смеется). К тому же с этой вонючей машиной я не могла спать по ночам. Ни одной ночи! Он, муженек мой, фуфло эдакое, он просыпался через каждые полчаса в холодном поту, бежал вниз, проверять наш «аппарат»! Вдруг выяснялось, то колесо украли, или стекло украли, или вообще ее к едрене фене украли, угнали… Да провались ты! Масса, масса проблем!